Соскальзывает пальцами на полоску обнажённой кожи – между подворотами джинсов и кромкой блестящих носков, и гладит там медленно и осторожно.
Варвара сглатывает, готовясь рассказывать, но прежде, чем с её губ срывается первое слово, она понимает, что история будет совсем не такой, как изначально планировалась. Вовсе не страшной.
На самом деле, у неё есть несколько историй, на выбор (зачем нужно воображение, если жизнь подкидывает столько всего?), но она решает рассказать свою собственную.
И эта история оказывается очень короткой.
– Я знаю, о чём ты рассказывал. Знаю, что ощущала та девочка. У меня есть любимый поэт, он писал про «невозможность открыть окно, не встав в сомнении на подоконник: там два этажа, но надежды свернуть всё-таки шею никто не отнимет». И я всё это знаю.
Она протягивает Оскару руки, мол, посмотри. На замёрзшей, гусиной коже белые шрамы видно особенно ярко, даже не смотря на сочащуюся из окна темноту.
Может быть, её шрамы – это единственное, что вообще сейчас видно.
Оскар берёт её за запястья.
– Я живая, – говорит Варвара. – Я справилась, и я здесь.
Она тоже в порядке, звучит недосказанное.
– У меня был дневник. – И тот парень из истории был той девочке дневником. – Но я к нему больше не возвращаюсь. – Поэтому и она перестала звонить.
Слабая улыбка появляется у него на губах. Или ей только кажется?
Оскар трёт лоб с самым серьёзным видом из всех, какие только можно представить.
– Можно вопрос?
Варвара отнимает у него руки и, пытаясь унять нервозность, спускается с подоконника на пол.
Ей это не нравится. Никому бы не понравилось такое начало.
Всё внутри покрывается льдом: тронешь – хрустнет, и переломится.
– Можно, конечно. – Она даже не пытается улыбнуться.
Они снова возвращаются к самому началу, к серьёзному разговору, а серьёзные разговоры Варвара ненавидит примерно так же, как и телефонные. Каждый раз, когда кто-то пытается выяснить с ней отношения, ей хочется бросить всё и убежать жить куда-нибудь в Антарктиду. Вместо попугая тогда придётся завести пингвина, но это неважно, пингвин даже лучше, он точно не будет приставать с серьёзными разговорами.
– Почему я тебе так не нравлюсь? – спрашивает Оскар, и на его лице тоже нет даже тени улыбки.
Что-то внутри действительно хрустит, а потом ещё и ещё. Наверное, это просто её внутренний голос так хрипло смеётся.
– Что? – глупо переспрашивает Варвара.
Он спускается следом за ней, застывает рядом, смотрит в лицо – внимательно, пристально, и она в первый раз замечает: в его взгляде есть что-то волчье. Как и в его выдвинутом вперёд подбородке, или небрежно зачёсанных назад волосах. Сравнение хуже некуда: ну, какая хорошая девочка не мечтает о том, чтобы приручить дикого зверя?
Да
