звездия с решетом, теперь уже никто не скажет, да вряд ли кто откроет эту тайну и впредь. Пройдут годы, выйдет, быть может, из обихода само решето, но как поэтический образ слово это надолго сохранится в татарской народной речи.
Мерцающий свет звёзд льётся несмело, робко, словно в пугливом ожидании зари. Если в такую ночь смотреть на них пристально, неотрывно, то начинает казаться, будто они движутся, всем роем уходят ввысь, тая на глазах медленно-медленно, как льдинки.
Месяц ещё не народился, стоит пора междулунья. Всё вокруг окутано тёплой, ласково льнущей полутьмой. Со стороны Спасской горки веет ленивый ночной ветерок, принося в деревню аромат сена с далёких лугов. От земли, прогретой за день солнцем, как от истопленной печи, пышет приятным теплом. С нижнего конца деревни доносится однообразное журчание ручейка. Лениво побрехивают собаки. В стороне дедушки Гафиатуллы затянули песню под гармонь. Прямая, широкая улица, уютно разместившиеся среди зелени садов домики выглядят особенно красиво и таинственно, как это бывает только в звёздные летние ночи. Ярко, но холодно отливает железо крыш, отсвечивают большие окна школы, клуба, нового здания правления колхоза, что стоят на просторной площади посредине деревни.
Колхоз «Красногвардеец» лежит в широкой долине, окружённой с четырёх сторон невысокими горами. И сейчас, в сумраке ночи, кажется, что горы ещё теснее обступили колхоз, охраняя его ночной покой.
Огни в домах давно погашены. Свет горит только в правлении, да над воротами фермы бойко помигивает своим недремлющим оком одинокий фонарь. Скоро запоют третьи петухи. Проснётся тогда, зашумит вся деревня. А сейчас ничто не шелохнётся вокруг, даже ручей замедлил свой бег, перешёл на шёпот.
В одном из крайних домов бесшумно открылось боковое окно. Приподнялась белая занавеска, и из-за фуксий с белыми цветами и мелкими чашеобразными листьями показалась голова девушки. Гладко причёсанные на прямой пробор волосы заплетены в две тугие косы. Девушка некоторое время всматривалась в ночную улицу и вдруг так же внезапно, как и появилась, исчезла. Белая занавеска снова опустилась.
В доме осторожно открыли дверь. Это девушка, набросив на плечи коротенький жакет с латунными пуговицами, вышла на крыльцо. Быстрыми неслышными шагами пересекла она двор и, облокотившись на садовую решётку, мечтательно подняла глаза на горы. В ту же минуту у ног её оказался лохматый пёс. Положив морду с отвислыми ушами на передние лапы, он в радостном нетерпении помахивал хвостом. Но девушка даже не взглянула на него – её мысли были далеко. Пёс притих и, помигивая блестящими в темноте глазами, с укором уставился на девушку, точно говоря: «В кои веки раз приехала в гости, и то не дождёшься от тебя ласкового слова».
Из густой тени, падающей от соседнего дома, показался высокий человек. Оглядываясь по сторонам, он направился к девушке. Шагал он крадучись, будто старый кот на охоте. Но собака учуяла его и с лаем кинулась навстречу. Задумавшаяся девушка, вздрогнув, тихонько вскрикнула.
– Сарбай, не дури! – послышался из темноты мужской голос.
Голос звучал приглушённо, но пёс, должно быть, сразу узнал, кому он принадлежит, и, потеряв свой свирепый вид, весь как-то съёжился. Отшвырнув собаку ногой, парень окликнул шёпотом:
– Миннури!
Девушка, недоумевая, спросила:
– Кто это? Ты, Салим?
– Кто ж ещё! – ответил молодой человек, улыбаясь. Но, встретив холодный взгляд девушки, осёкся. – Ты дрожишь? Тебя испугал проклятый Сарбай?
Салим вновь нацелился было пнуть собаку ногой, но умный пёс, на своей шкуре изучивший его повадки, тихонько взвизгнув, ловко увильнул в сторону.
– Ты что, как бродяга, шатаешься тут по ночам? – спросила девушка недружелюбно.
Салим промолчал. Поздоровался с девушкой за руку, облокотился рядом с ней на решётку. Вид у парня был щегольской: белая рубашка подпоясана тонким кавказским ремешком, на ногах – кожаные сапоги.
– Услышал, что ты приехала, – сказал он после короткого молчания, – и, даже не дождавшись мамашиной лапши, побежал в клуб. А тебя там и след простыл – месяц видел, да солнце скрало. Тогда я, нарочно стараясь петь погромче, прошёл по улице. Может, думаю, услышит и выйдет, не удержится, чтобы не выйти.
Салим говорил с волнением, не в силах скрыть своё чувство. В голосе его проскальзывала лёгкая обида на то, что его заставили так долго ждать, хотя он и силился не показать этого девушке.
– Кто услышит твоё воробьиное чириканье! – сказала девушка и, прикрыв рот ладонью, рассыпалась тихим смешком.
Салим сделал вид, что его не задело это оскорбительное сравнение.
– Красивые девушки всегда так, – сказал он. – Если и услышат, так притворяются, что не слышали. А сама ведь не выходила потому, что тётушка долго не ложилась спать. Я же всё видел.
– А
