и оставленной души.
Я оценю потом все преимущества,
Всего в конце концов себя лишив…
Горело хорошо! Бумага корчилась,
Воняло масло выжженных холстов.
Как оказалось – ничего
не кончилось,
Из нас двоих был кто-то
не готов.
Подозреваю – я с собой
лукавила,
Как будто отпуская навсегда.
Но кое-что я все-таки
оставила,
С тем чтобы не касаться
никогда.
И не касалась – грешное, запретное…
В чертежной тубе свернуты листы,
На них штрихи углем едва заметные
Твоей рукой. Вот где
остался ты.
Я выношу из дома то последнее,
Что связано пока еще
с тобой:
Наброски углем – пыльное наследие
Твоих уроков в старой
мастерской.
Поднимается ночь, задвигая за солнцем засов,
Рассыпаются звезды, мостя ей пути и дороги.
Загораются звезды
в очах очарованных сов,
И скользят в вышине,
притворясь облаками, пиро́ги.
А с луной на сегодня не сладилось – тоненький серп
Не украсил картину величия звездного неба.
Он арбузною коркой повис – не краюхою хлеба,
И к нему равнодушны
поэтому сотни Эвтерп.
А давай без стихов посидим и покурим вдвоем.
У меня в мятой пачке
«Родопи» есть две сигареты.
Вот еще зажигалка из тех,
стародавних. Фантом!
Все из прошлого века.
Винтаж… старина… раритеты.
А давай, если хочешь,
сыграем в четыре руки.
Помнишь, как мы играли
На старом, разбитом рояле,
Как по клавишам руки, шалея от темпа, летали?
И… обрывом мелодии,
Словно обрывом строки,
Захлебнулись и пали…
А давай я спрошу то, что
знаю и так про тебя,
Потому что всегда о себе
То же самое знала:
Как нас черт угораздил
с тобой разбежаться, любя,
И вскочить в поезда, уходящие
с разных вокзалов?
А давай этой ночью, расстеленной нам
на вспомин,
Поудобнее сядем в своих
удивительных странах
И один на двоих разожжем
наш любимый
камин.
Хочешь, если тебе
это все не покажется странным?
