бы попросил. Они командой пробивались. Дельвиг, Жуковский и так далее. Настоящие друзья были, своих не сдавали! Не то, что некоторые!
И Костя недовольно посмотрел на Лену. Та отвернулась и опять забормотала про «тайну» и «черную маску».
– М-м-м… – протянул профессор Щукин. – Ну медийность – это хорошо, но времени сжирает много. Через какое-то время тебе уже неинтересно писать, а интересно только выступать, выступать, выступать… Зона кайфа смещается в другую область, а «это уже залет, воин»! Ни за что опять писать не начнешь. Писатель там – где зона его кайфа. Мне кажется, для медийности лучше изредка делать что-нибудь громкое. Ну там снять с ножа живого медведя или жениться на английской королеве. Все лучше, чем писать «Бобров, Бобров, Бобров»… Ха-ха! Бобров!
– Что вы к Боброву прицепились! – завопил алый, как пион, Костя. – А вот Лев Толстой ваш! Землю пахал, сапоги тачал, с медным чайником в лаптях по станции «Ясная Поляна» бегал! Дамы такие: «На тебе, милый старичок, пятачок!» – «Да это же великий писатель земли русской!» – «Ах, да что вы говорите!» А у самого, между причем, были две английские лошади! Это что, не пиар?
– Толстой он искренне… Ему просто наплевать на всех было. Он широкая душа! Хочу на английской лошади езжу, хочу с чайником бегаю! – сказал Щукин и погладил себя по бороде.
– То есть искренне с чайником бегать можно? – рассердился Костя.
– Искренне все можно! Только любя! Вот как сейчас, например! – Щукин взял кусок пластыря и тщательно заклеил Косте рот.
– Помолчи пару минут! А вот публицистика? Мне кажется, она в сто раз опаснее медийности. Журналистика – вот главный враг и одновременно искушение. Газетки всякие, интернет-порталы. Сил отнимают много, кажется, что ты в гуще борьбы, деньги даже платят, а ведь это ничто, пшик, симулякр, продажа пустоты!
– Ну тут еще от последовательности много зависит, – сказал Воздвиженский. – Если вначале ты пишешь статьи и публицистику, а потом понимаешь, что все это фигня, то это один путь. А если всегда писал книги, а потом вдруг статьи – это уже тревожный звоночек.
– Нет! – сказал Костя, языком отрывая пластырь. – Вот Чехов пробился с ежеденельных журнальчиков.
– Так говорят. Но это школьная версия успеха. По сути, его узнали после пьес и отчасти после «Острова Сахалина». А журналы дали ему стартовый рывок, краткость и поставили перо. То есть каждый путь уникален. Но все равно публицистика после книг низзя! До – можно, после – нельзя.
– А что? Многие на публицистику подсаживались? – спросила Лена.
– Да почти все. Вот Достоевский, скажем. Он горячий человек был, желчный, кипящий. Журнал издавал. Писал замечательные статьи про войны, про освобождение южных славян, боролся с западниками и т. д. Очень злободневные статьи. Ты эти статьи знаешь?
Лена замотала головой.
– Вот! А ведь сильные статьи, горячие, если все их вместе сложить, была бы книга толще «Братьев Карамазовых». А все в пустоту пролетело, получается, раз никто
