ь, они пытаются облегчить страдания? Дурак! Они этими страданиями питаются, как пиявки кровью. Только они гораздо хуже пиявок: те хоть в рану обезболивающее вещество впрыскивают, а от журналистов этих только ещё больнее становится. – Уголки губ длинного страдальчески скривились, словно он и в самом деле испытывал в данный момент физическую боль. Клетчатый шумно вздохнул и покивал. Лоб его под кепочкой лоснился, хотя в троллейбусе вовсе не было жарко. Видимо, высокий мужчина действовал на него, как инъекция хлористого кальция: столь же приятно по ощущениям…
Элка сжалась на заднем сиденье, невольно слушая горький диалог. Каждое слово было для неё подобно раскалённому гвоздю, вбиваемому в плоть: и троллейбус может оказаться Голгофой. Подумать только: раньше она сама мечтала о журналистике, хотя отец всегда жёлчно называл эту профессию «второй древнейшей», а мама безапелляционно заявляла: «У журналистов нет своей жизни, поэтому они всегда живут чужой. А это утомительно».
Впрочем, для мамы всё было утомительно: от уборки в квартирке (обычная хрущёвка, две комнаты, маловато солнца и слишком много соседей) до приведения в порядок «себя любимой». «Лёгкая небрежность в облике» – эта фраза мягче всего выражала стиль матери Элки. Но от этого она не становилась менее привлекательной. Красота была приговором этой женщины. Красота и вселенская лень. Часть и того и другого достались в наследство Эльвире.
И вот теперь «наследница», облачённая в джинсы и длинный свитер, тряслась в неуютном троллейбусе, выслушивая мнение незнакомца о собственной профессии, от которой ей самой безуспешно хотелось избавиться последние пару лет. Иначе до самой пенсии ей пришлось бы носиться по городу (служебная машина была вечно занята более удачливыми и плодовитыми коллегами), терпеть снисходительное потрёпывание по плечу каждого встречного-поперечного, узнавшего, что она и есть «та самая Эльвира Карелина», и чувствовать себя девчонкой.
А ведь ей уже было слегка за тридцать, и дома её ждала необычайно быстро растущая дочь, требующая всё больше средств и внимания. Увы, ни того ни другого Элка ей предоставить не могла: зарплату, и без того невеликую, почему-то постоянно задерживали, а времени для общения с Женькой катастрофически не хватало. Каждую свободную минутку съедал ненавистный рабочий компьютер и бесконечные звонки: «Простите, вы не могли бы…» – или того хуже: «Сука, мы до тебя ещё доберёмся…»
Эльвира, как и всякая молодая, но уже теряющая очки на рынке невест женщина, свято верила в то, что не заслуживает подобной судьбы. Но с мужчинами ей тоже не везло. Муж, существовавший когда-то, в минувшем десятилетии, даже не вспоминал о дочери, а слово «алименты» считал досадным недоразумением, возникшем в словаре по ошибке издателя. По этому поводу сама Элка привыкла говорить: «Подумаешь, баба с возу!» Но, ворочаясь в одиночестве в постели долгими ночами, она признавалась себе, что ей надоело быть той самой кобылой, которой легче. Нисколько не легче!
Сегодня у Женьки был академический концерт: девчонка оканчивала четвёртый класс музыкальной школы, причём весьма успешно. В ней удивительным образом отсутствовала та изрядная доля лени, что не раз мешала матери что-то изменить в судьбе. Ибо извечному Элкиному лозунгу «Надо что-то делать!» всегда противостояло дурацкое словечко «неохота»…
А Женька не представляла себе праздного лежания на диване. Напротив, ей хотелось успеть всё: сделать уроки, поиграть на пианино, нарисовать очередной «шедерв», как она сама называла свои творения, попользоваться маминым компьютером – да мало ли чем ещё может заняться десятилетний ребёнок!
Элка выскочила из троллейбуса возле музыкальной школы и вошла в неказистое серенькое здание. Уличный шум моментально растворился в звучании всевозможных музыкальных инструментов, перекрываемом сильным, уверенным голосом рояля. Конечно же, играла Женька. Эльвира, как всегда, не успела к выступлению дочери. И без того не самое радужное настроение молодой женщины упало до нулевой отметки. «Заморозки на почве одиночества», – поставила себе диагноз Элка, обнимая вихрем вылетевшую из концертного зала Женьку.
– Мама, я отстрелялась! – радостно сообщила дочь. Откуда она взяла это словечко? Уж не от самой ли Элки переняла, когда та сообщала по телефону подруге об окончании очередной статьи? Подруга, далёкая от журналистики, обычно спрашивала, остались ли ещё патроны. Ответ звучал оптимистично далеко не всегда.
– Куда идём? – Элка понимала, что дочка заслужила поход в кафе или в парк, уже начавший одеваться в свежую весеннюю листву, и поэтому отсутствие денег не было веским аргументом для того, чтобы лишить ребёнка маленького удовольствия.
– Домой, мам, – внезапно нахмурившись, ответствовала Женька. Тёмно-серые глаза девочки почему-то показались Эльвире необычайно взрослыми. Такими глазами смотрела на Элку мама, когда услышала новость о предстоящем замужестве дочери. Наверно, единственный раз в жизни чуть встрёпанная, похожая на не желающую взрослеть девчонку, мать оказалась права, вынеся короткий, хлёсткий приговор: «Бросит он тебя, Эльчик, у него
