теперь ей придется кормить сразу двух детей, но она тут же отогнала ее. Так получилось – не смогла пройти мимо щенка, который лежал на обочине, почти полностью засыпанный снегом. Илюша спал на ее плече, в руке была сумка с какими-то вещами, которые Сима наспех покидала перед тем, как бежать из своего дома. Путь от станции был недолгим, но идти пришлось сквозь начавшуюся пургу, ориентируясь только на тусклые огни фонарей. Она услышала еле слышный плач где-то на полпути, и сердце ее рухнуло, обливаясь кровью. «Ребенок?!» – подумала она, прижимая сына и всматриваясь в темное пятно в паре метров от себя. Пока стояла, не решаясь подойти ближе, думала, что это действительно оставленный кем-то младенец, ведь такое иногда случается… Это и был ребенок, только не человеческий, а собачий.
Амалия Яновна белела лицом, когда натыкалась на репортажи о брошенных детях. Тут же выключала телевизор и швыряла пульт в сторону, словно он горел у нее в руках. Настроение ее портилось, давление поднималось. А это значило, что, как бы Сима не старалась, угодить старой актрисе было уже невозможно.
Но она старалась… С того самого первого дня, когда оказалась зажатой в углу ее шикарной прихожей…
… – Кто тебя подослал? – спросила Горецкая.
«Господи, а если она сумасшедшая? Вдруг она убьет меня? Что же тогда будет с Илюшей?»
Взгляд Симы заметался по сторонам и замер на огромном, в полный рост, портрете Горецкой, висевшем на противоположной от двери стене. Холл в квартире Амалии Яновны был большим, квадратной формы, и скорее походил на гостиную. Свет, лившийся из другой комнаты, падал на масляную поверхность холста и бликовал, отчего Сима не могла разглядеть всю картину целиком. Но лицо Горецкой на портрете моментально завладело ее вниманием.
– Это вы? – восхищенно спросила Сима, вытягивая шею.
Горецкая нахмурилась.
– Да, это я. Только не надо заговаривать мне зубы! – сказала она жестко.
Сима кивнула и отлипла от стены, продолжая рассматривать пышную прическу и покатые, жемчужного оттенка, голые плечи, укутанные в какой-то диковинный, голубоватого цвета мех.
– Вы простите меня, Амалия Яновна, – торопливо пробормотала Сима. – Наверное, надо было как-то сначала предупредить по телефону… Но мне на бирже сказали, что вам нужен человек…
– Никакой человек мне не нужен! – отрезала Горецкая, продолжая сверлить ее пронзительным взглядом.
– Ладно, – кивнула Сима, вздохнув. – Я поняла. Еще раз прошу прощения за беспокойство… До свидания. То есть, наверное, прощайте…
Она взялась за ручку двери, но, не успев сделать и шагу, еще раз обернулась и посмотрела на портрет.
– Мне кажется, тот, кто рисовал его, был по-настоящему влюблен в вас…
Старуха вскинула брови и поджала губы. Затем, дернула шеей, отчего зашуршало кружево у горла, и хмыкнула:
– Минестроне?
