хорошо знаешь, что от его успеха зависит вся наша будущность. Сейчас или никогда! Кэтрин, я верю, что Бог не оставит нас».
Новый порыв ветра выхватил письмо из рук девушки, оставил маленький уголок бумаги между ее большим и указательным пальцами. Подбросив листок вверх, ветер тут же снёс его под обрыв, к морю.
Кэтрин свистнула, и Баярд широкой иноходью помчался к хозяйке. Он еще не успел остановиться, как она взлетела в седло, дала шенкеля и понеслась вниз по склону.
Кэтрин ни на минуту не опустила голову, пытаясь удержать взглядом белый лист письма. Ее руки словно сами по себе умело направляли движение коня там, где это было необходимо.
Она выскочила на пляж и резко осадила Баярда. Письмо уже летело высоко над морем. Досада на мгновение перекосила энергичное лицо девушки. Кэтрин подняла Баярда на дыбы и снова с диким криком бросила его в галоп по самой кромке прибоя.
Черкесский аул, Кавказ
На дне земляной тюрьмы лежала большая охапка гнилой соломы. Федор Чиж сидел на ней и наигрывал на самодельной скрипке щемящий старинный мотив.
Немногочисленные ноты простой мелодии то собирались вместе, то разлетались куда-то далеко. Это была песня про любовь, ту самую горячую казацкую «любву», от которой разом закипает кровь и нет никому спасения.
Чиж вроде бы был полностью поглощен своим делом, но его полузакрытые глаза отчетливо увидели тень, мелькнувшую на стене зиндана. Он оборвал мотив и поднял голову вверх, к солнечному кругу.
По стене снова прошла тень, и к ногам Чижа упал конец веревки. От неожиданности он замер, потом осторожно подергал за нее и убедился в том, что она держалась крепко.
– Чего ждешь? – спросила девушка на черкесском языке и снова мелькнула у края как встревоженная птица.
Чиж вскочил на ноги, еще раз дернул за веревку, подвязал на пояс скрипку и быстро полез наверх, раскачиваясь и упираясь ногами в каменистые стенки зиндана.
Веревка была привязана к двери амбара, стоявшего на краю аула. Глинобитные сакли этого селения укрывались плетеными изгородями, лепились по склону горы, расходились тремя узкими улицами в разные стороны. У коновязи, устроенной рядом с самым богатым и большим домом, перебирали копытами несколько лошадей. Чиж сразу заметил, что две из них были оседланы не так, как это делают черкесы.
Он мгновенно осмотрелся и только теперь увидел у изгороди молодую черкешенку. Представительницы этого народа славились своей красотой на весь Кавказ, но та девушка, которая сейчас стояла перед Чижом, гордо выпрямившись и глядя ему прямо в глаза, была просто ослепительна.
– Спасибо, сестра! – сказал Чиж и поклонился ей в ноги. Он говорил на кумыкском языке, который так или иначе понимали все жители Кавказа.
– Беги, Иван! Ты хорошо играл. Как замиримся, приходи еще.
– Да исполнятся все желания твоей души! Как зовут тебя?
– Маликат.
– Я не забуду твоего имени! – сказал Чиж, еще раз поклонился, перепрыгнул через изгородь рядом с Маликат и растворился в высокой траве за саклями.
Федор Чиж был пластун, потомок запорожских казаков, переселенных Екатериной Великой на Кубань. Они сразу оценили все преимущества одежды и оружия местного населения и за полвека соседства с горцами стали почти неотличимы от них. Это, конечно, не касалось их чисто славянских лиц и родной речи. В бесконечных военных столкновениях обе стороны охотно перенимали и боевые приемы друг друга.
Пластуны вырастали в плавнях, заболоченных притоках реки Кубань, которые являлись естественной границей их земель. Здесь они с детства учились бесшумно передвигаться, стрелять на «хруст» в свирепых кабанов, переполнявших заросли высоченного камыша, уходить от подранков, не бояться гнуса и жары летом, промозглого холода зимой. Эти навыки передавались от отца к сыну и постоянно использовались в настоящей боевой работе.
Чиж обходил аул по задам, двигаясь бесшумно, как большая кошка. Изредка он замирал, реагируя на малейший оттенок звука, который мог нести в себе опасность.
Неожиданно Чиж увидел то, что заставило его распластаться на земле. На крыше той самой большой сакли, у которой потряхивали богатыми уздечками лошади гостей, приехавших в аул, лежал человек. В руке у него был зажат кинжал, лезвие которого прикрывал широкий рукав черкески, чтобы предательский солнечный луч не блеснул на нем и не выдал охотника. Лицо человека было покрыто пылью, сзади за поясом из полотняной кобуры торчала изогнутая ручка персидского пистолета.
Увидеть этого воина, приготовившегося к нападению, можно было, пожалуй, только с одной точки, расположенной в стороне от аула, где и оказался Чиж. Но все равно это была ошибка, причина которой явно заключалась в недостатке опыта.
Был
