князь, – пишет Екатерина, – давно уже называл меня madame la Ressource[23], и, как бы он ни был сердит на меня, в затруднительных случаях он со всех ног прибегал ко мне, чтоб просить моего совета, и, получив его, так же, со всех ног убегал».
Елизавета же, истощенная порочной жизнью, преследуемая страхом, заставлявшим ее спать каждую ночь в другой комнате, – страхом, вследствие которого по всей империи искали человека, обладавшего достаточной способностью сопротивления сну, чтобы сидеть около ее постели и ни на минуту не задремать, – Елизавета стала лишь тенью самой себя.
«Императрица, – доносит маркиз Лопиталь 6 января 1759 года, – стала жертвой странного суеверия. Она целыми часами стоит перед одной иконой, которую особенно чтит; она с ней разговаривает, советуется; она приезжает в оперу в одиннадцать часов, ужинает в час и ложится спать в пять часов. Теперь в фаворе граф Шувалов. Его семья осаждает императрицу, а дела идут как им бог на душу положит».
Новый фаворит, Иван Шувалов, не опасаясь навлечь на себя ревность и гнев императрицы, начинает у нее на глазах усиленно ухаживать за великой княгиней, что стало привлекать всеобщее внимание. «Он не прочь был бы, – уверяет барон де Бретейль, – совмещать две обязанности, как бы это ни было опасно». С 1757 года маркиз Лопиталь приходит в ужас от того, что молодой двор (а молодой двор – это Екатерина) «открыто опускает забрало перед императрицей, образует партию, ведет интригу…». «Говорят, – пишет он, – что императрица перестала на это сердиться и распустила вожжи». В то же время в разговоре, в котором принимают участие все иностранные министры, великая княгиня, говоря с французским послом о своем пристрастии к верховой езде, восклицает: «Я самая смелая женщина в мире; я обладаю безумной отвагой».
Она все более очаровывает обширный круг людей, которые становятся рабами ее воли, ее честолюбия, ее страстей, наконец, разгоравшихся с каждым днем. Отныне она оставляет за собой свободу действий не только в области политики; если, с одной стороны, молодой двор напоминает бурное море, по выражению маркиза Лопиталя, с другой стороны, барон де Бретейль находит в нем сходство с окрестностями знаменитого Parc aux Cerfs. Впрочем, последние годы царствования Елизаветы отличаются общей распущенностью нравов.
В марте 1755 года саксонский резидент Функе описывает представление в императорском театре оперы «Кефал и Прокрида». На представлении присутствуют императрица, великий князь и весь двор, – а на сцене изображен именно двор, с его распущенными нравами, в целом ряде картин такого отталкивающего реализма, что честный Функе считает своим долгом опустить завесу на весь этот разврат. К тому же году относится и занесенный Екатериной в свои «Записки…» эпизод, открывающий новую главу в ее интимной жизни, – период ночных отлучек, сводящих на нет подобие надзора, учрежденного за ней. В течение зимы Лев Нарышкин,
Мадам Находчивость (
