им карьеры футболиста, – что вообще не любил играть летом: «очень жарко».
Проникнуться его состоянием дано было людям, хорошо его знавшим, – и я был свидетелем подобного проникновения, когда предвосхитило оно чудо, произошедшее через мгновение на поле.
Из Ленинграда транслировали полуфинал Кубка. Шел год, кажется, шестьдесят шестой. Мы смотрели футбол у меня дома с классным торпедовским игроком Борисом Батановым и с моим другом Авдеенко.
Под трансляцию, извините за подробность, пили водку.
Когда Стрельцов принял мяч в центральном круге, Борис спокойно сказал: «Можно чокнуться».
Мы с Авдеенко подняли рюмки с некоторым сомнением – Эдуард той поры реже, чем раньше, баловал слишком уж эффектными индивидуальными действиями, восхищал главным образом парадоксами распасовки.
Но Борис безошибочно уловил настрой и решение недавнего партнера. А комментатор лишь после забитого гола произнес общие слова об уникальной значимости Эдуарда Стрельцова в отечественном футболе. Мы же, благодаря батановскому чутью, успели не только чокнуться, но и выпить за гения Эдика.
В детской команде завода «Фрезер» он был самым маленьким по росту, но играл центрального нападающего почти в той же манере, что и потом за мастеров.
За одно лето – сорок девятого года – он вырос сразу на тринадцать сантиметров – и совсем мальчишкой стал выступать за мужскую команду завода.
Когда после игры взрослые футболисты собирались в кафе, Эдика кормили, совали в кулак три рубля – на мороженое – и поскорее отсылали: «Иди, нечего тебе взрослые разговоры слушать, иди гуляй».
Он уходил от них – безо всяких обид. И – без сожаления. Вне футбольного поля у него ничего с ними общего не было.
Он ехал из Перова в Москву – на футбол. На стадионе «Динамо» часа по четыре отстаивал в очереди за билетом – школьным, самым дешевым.
«По-настоящему, – говорил Стрельцов, – моей командой был, конечно, “Спартак”. Но из-за Федотова и Боброва – они мне все-таки нравились больше всех – я болел и за ЦДКА».
Пройдет пять лет – и юный торпедовец Стрельцов будет приглашен армейским клубом на товарищеские матчи в ГДР. Уже на стадионе он вспомнит, что оставил в гостинице плавки. Скажет об этом кому-то, кто был рядом, а Григорий Иванович Федотов (работавший вторым тренером) услышит. И перед выходом на разминку протянет ему плавки: «Держи!» Федотов за ними в гостиницу съездил. Стрельцов рассказывал, что не знал куда деться от стыда: кумир его детства – и вдруг какие-то плавки: «Григорий Иванович! Да зачем же вы, я бы…» А Федотов: «Знаешь, я тоже играл, но как ты играешь, Эдик…»
Эдик забьет тогда четыре мяча, но неловкость перед Федотовым останется у него до конца жизни Григория Ивановича, да и своей жизни тоже.
По типу характера Стрельцов, наверное, ближе был к Федотову, чем к Боброву. И в годы после возвращения в футбол играл ближе к федотовской послевоенной манере.
Я бы сказал, что для своего поколения Эдик стал и Бобровым,
