пьесе, пока…
– А мы ведь предупреждали Вас, милейший Степан Владимирович, – сочный баритон стал еще жирнее, еще ласковее. – Что же это Вы себя так не бережете?
Ага, вот он, судный час… Из мертвой главы гробовая змея, шипя, между тем, выползала… И дернул меня черт открывать пробку у этого кувшина… Лежал бы себе еще тысячу лет там, где лежал… Ну да режиссеру виднее…Интересно, чем они меня?
– Ничего, Степан Владимирович, мы Вам поможем. У нас специалисты хорошие… Сейчас вот назначим укольчик, Вы все плохое забудете, поспите немного… А там посмотрим, что с Вами делать… Приступайте, сестричка…
Я судорожно тискаю под подушкой заветный конвертик… Танечка, Танюшка, родная моя… Ну, давай же, скорей, вытаскивай меня отсюда… Неужели ошибся? Ага, вроде голова закружилась… Занавес поднимается? Нет, это сетчатые пластины сдвинулись, приоткрываются…Это мой крик течет из под них, заполняя вселенную… Танька, зараза, люблю же я тебя, никого никогда не любил…! Да тащи же! Тащи… Ага-а, пошло, пошло… Ну миленькая!… Вот оно, Господи, наконец-то… Ну… давай, еще чуть, чуть… Что, взяли? Ага-а… Прощайте, господа!!!
…Черт, какой болючий укол…
ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО.
Схватки продолжались уже четвертый час. Она металась по смятой простыне, из последних сил пытаясь извергнуть того, кто просился из нее наружу, но никак не могла сделать этого. Она тужилась, стонала, сжимала руками живот, мучительно искажая лицо от боли. И вдруг, напрягшись всем телом, испустила какой-то совсем уж звериный рык.
Он, тоже мокрый и измучившийся от переживания ее страданий и оттого, что ничем не мог ей помочь, схватил ее за дрожащие колени и радостно закричал:
– Пошел! Пошел! Ну, миленькая, родная моя, ну, еще чуть – чуть… Ну, давай, давай…
Из разверзнувшегося отверстия показалась головка и плечики. Он беспомощно суетился вокруг, то, подставляя руки, то, пытаясь ухватить за что-нибудь это скользкое существо, познающее первые мгновения своей жизни. Она судорожно зажала в кулаках простыни, издала напряженный низкий звук, и новорожденный выскользнул, наконец, из нее и мягко шлепнулся на постель. По комнате разнесся негодующий писк.
– Мальчик! – сказал он, не веря тому, что все кончилось. – Все, миленькая, все! Ты справилась. Ты молодец! Ах, какая же ты умница! Правда, мальчик.
Она что-то прохрипела.
– Что? – наклонился он. – Что мне делать?
– Пуповину, – еле слышно прошептала она. – Пуповину завяжи. Потом обмой и заверни во что-нибудь…
Он, как смог, справился с пуповиной, принес теплой воды и едва дыша, обмыл багровое тельце со сморщенным кричащим личиком. Потом завернул мальчишку в заранее приготовленную простынку и аккуратно положил его рядом с матерью.
Она повернула голову и посмотрела на сына.
– Павлом назови.
– Что? – не понял он.
– Пусть будет Павл, как мы договаривались. –
