и продолжила спать с безмятежностью выключенного механизма.
Равнодушие куклы толкнуло меня в трясину бытовой философии, и я задумался о превратностях либидо и его беззащитности против коммерческих манипуляций. Некоторое время я чувствовал себя отвергнутым – мысли о мести закономерно привели к прозрению.
Я вспомнил, что рядом со мной в постели лежала механическая игрушка, просто кукла, несколько преувеличенная в размерах для удобства использования.
К удивлению, жажда мести не прошла полностью, и некоторые ее обрывки еще долго подбивали меня сделать выбор между немедленным удушением и длительным равнодушием.
В конце концов, я решил разорвать отношения с куклой – искренность моей досады усиливалась поддельностью провинившейся любовницы.
Я представил, как выставляю бессердечную куклу из спальни, не слушая вопли запоздалого раскаяния куклы. Я даже задумал вернуть её в лавку г-на Монро непременно в небрежной, плохо подогнанной упаковке – голая кукольная нога, торчащая из свёртка, совершенно успокоила мою мстительность.
Я поклялся, что не позволю г-ну Монро всучить мне устаревшую сонную модель – я понял, что в выборе механической любовницы можно полагаться только на себя.
Ближе к вечеру обида на куклу прошла – не забывайте, что пробная кукла была всего лишь рекламным трюком. Я одиноко провёл ночь в корабельной спальне, и утром не стал навещать куклу – возможно, я почти забыл о ней.
Я отправился в кукольную лавку, и по пути размышлял о деньгах – выходило, что обеспечить разнообразие кукол стоило бы недешево. Пробная кукла преподала урок моей бережливости, и я дал себе слово быть осторожным и привередливым при выборе куклы, за которую придется платить.
Я вошёл в лавку г-на Монро со словами благодарности и лёгкой игривостью в голосе – так и должен выглядеть наутро удачливый любовник.
Г-н Монро приветствовал меня по-приятельски, и стало ясно, что от подробного доклада не отвертеться. Если бы г-н Монро слушал меня не так почтительно, я мог бы быть откровеннее, не опасаясь насмешки в тех местах рассказа, где за романтической ширмой пряталась робость неофита.
Простейшей из гримас г-на Монро, от которых он не хотел или не умел воздерживаться, хватало, чтобы сбить любого рассказчика.
Пересказывать слова г-на Монро легко – он говорил чистым языком, и знал предмет, т.ч. моя услужливая память передает его рассуждения без изъятий, не считая, может быть, обязательных мимических дивертисментов, которые не поддаются цитированию, но которые сам г-н Монро считал непременной приправой к монологам.
Когда я пытаюсь воспроизвести манеру г-на Монро слушать рассказчика, то теряюсь от неопределённости впечатления – его несомненное умение слышать и направлять собеседника бывало сильно подпорчено ядовитым стилетом его реплик.
Яд
