было предчувствие конца игры для любого смертного, в то время, как луч, коснувшийся особенно укромного места, уносил отпечаток совершенства прямиком в вечность.
Я смотрел на тело Клары часами, и теперь, когда Клары давно нет, я могу продолжать наблюдения, т. к. запомнил мельчайшие изгибы и выемки этого чудесного маленького тела, подарившего мне чистое визуальное наслаждение, какое может оценить лишь возвышенный вуайерист, временно отложивший в сторону низменные потребности.
Я уверен, что Клара раскусила мою созерцательную тайну, и потакала ей с долготерпением натурщицы – её нарочитая неподвижность в те моменты, когда малейшее движение могло разрушить мир, очевидно была заговорщицкой.
Мне хотелось запечатлеть Клару навечно, будь то беглый, но прочный карандашный набросок или несколько поэтических строк, обязательно возвышенных, но и практичных, т. е. пригодных для идентификации Клары, а не любой небольшой куклы.
Попутно следует отметить, что миниатюрность Клары была непревзойдённой в том смысле, что она всегда точно умещалась в пространство, охваченное любовным взглядом, и тут моя поверхностная образованность отсылает воображение к загадкам фрактальной геометрии.
Я до слез сожалел, что по прихоти генетики лишен инъекции томительного безумия, какое принято называть тягой к творчеству.
Если предположить, что фабричные мастера опирались в работе на живые образцы, то прообразом Клары несомненно послужил эльф, обитатель волшебных сказок с легчайшим порнографическим привкусом, почти незаметным, но вызывающим со временем отчётливые рецидивы пубертатного кратковременного безумия.
Невесомая Клара, пойманная в объятия, танцующая на хрупком столике, уютно свернувшаяся на поддельной парче кресла, с равнодушной грацией носила прозрачные стрекозиные крылья, какие моё воображение старательно клеило к её тонкой спине, и эти крылья, неизбежно сминаясь в любовных играх, всякий раз распускались заново, и их зоологическое совершенство ничуть не страдало от этих вынужденных дублей метаморфоза – прекрасный образец предусмотрительности и щедрости мастера, замещающего творца на кукольной фабрике.
Пропорции Клары создавались с инженерной тщательностью, но она была куклой, лучше приспособленной к волнующим позам, чем к объятиям и страстным порывам, необходимым для любовницы, произведенной претендентами на коммерческое лидерство на тернистом поприще прикладного трансгуманизма.
Но в движении Клара была куда порывистей, чем это допустимо для эльфа. Кукольные движения копировались с таких образцов, какие могли повторять амплитуду и траекторию жестов много раз без отклонений. Это необходимо для устойчивого вырабатывания кукольных рефлексов, и такими образцами были цирковые акробатки или обитательницы фривольного кордебалета – и те, и другие прекрасно владеют отточенными жестами.
Клара,
