на защиту дела любыми способами, и его слова друг мой, так же мимоходом обращённые ко мне, приобретали зловещий оттенок, какой чудится нам в словах лощёного крупье, предлагающего публике, вопреки неукоснительным правилам заведения, сыграть партию с неопределёнными ставками, и всё вокруг, привычное и скучное, начинает покачиваться от малозаметного ветерка из тайного инфернального оконца, приоткрытого коварным предложением.
Дружба г-на Монро с властями была оплачена по принятой в городе мере – я видел тайный знак встревоженного приказчика через витринное стекло. Скучающий агент встрепенулся, стряхивая обыденность улицы, и балетным крадущимся шагом поплыл к входу в лавку, и его невнятное лицо обрело чёткие, даже отточенные черты, и кожа на этом хищном лице натянулась в предвкушении охоты.
Обошлось пустяками, и агент, простецки насвистывая, прошмыгнул в тень тумбы, по пути теряя балетные навыки и опасность черт. Улица беззаботно завертелась, но вдоль стен витал опасный азарт, непонятно уже к чему относящийся.
То, как г-н Монро сумел подкрепить торговлю поддержкой властей, говорило в пользу его предусмотрительности.
В разговорах, бывших наполовину торгом, я чувствовал пинки проснувшейся бережливости и в запале торговли был готов напирать излишне, и только воспоминания о кошачьих навыках агента, откидывающего полу мягкого пиджака страшно грациозной рукой, останавливали меня от напористости, какой грешат нервные покупатели.
Я ждал чудес, веря в лавку г-на Монро, как уличный зевака верит чуду карточного фокуса – не удивительно, что я робел. Но любопытство и предвкушение побеждали, и я сдерживал нервное воображение, вечно задирающее реальность с единственной целью – вовремя пуститься наутек.
Лавку г-на Монро нельзя отнести к реальности без оговорок – через витрину, если смотреть с улицы, приказчик, принюхивающийся к поддельной певичке в кружевном белье, пугал прохожего материалиста неопределённостью назначения сцены.
Путь к лавке был устроен удачно – известно, что приличный театр начинается задолго до сцены.
Второстепенная городская лестница, образец избыточных трат прошлого, состояла из круто забирающих ступеней, тяжёлых, облупленных временем гранитных боков и обрывка неба, в какой сооружение упиралось уверенно и основательно – этим плохо освещённое каменное предисловие заканчивалось, и начинался город.
В скудости освещения был умысел, и отставная пушка, при дневном свете грязноватая от исторических наслоений, ночью, благодаря скромности окрестных фонарей, светилась мрачно и тускло, и её дневная музейная наглядность пряталась за серебряной вуалью, и чугунный сувенир обращался пятнистой рыбиной, вынырнувшей невесть откуда, чтобы нырнуть обратно в неизвестность, подразнив напоследок случайного прохожего мокрым селёдочным боком – опытный игрок признал бы старую каменную голгофу первосортным,
