смутил европейцев безобразный облик этих сынов степи, их дикий образ жизни, их нравы, их беспощадная лютость. Была пора, когда они грозили не только независимости европейских народов, но самому существованию греко-римской цивилизации. На полях Каталаунских[35] решился этот вопрос. Владычество их продолжалось, впрочем, не долго. Они исчезли с европейской почвы, не оставив никакого следа ни в учреждениях, ни в нравах. Чрез восемь веков Европа принимала снова тех же гостей: их суждено было встретить нашей России, тогда только что начинавшей свое историческое служение[36]. Она приняла на свою грудь удары варваров и подпала под их тяжкое иго[37]. Но остальная Европа, искупленная ею, избавилась от дальнейших бедствий. Зато нашествие было страшно для тех, на кого оно обрушилось непосредственно. Свидетельства современников-очевидцев о нравах монгольского племени отличаются редким согласием общих черт. Арабы, персы, западные монахи-послы при дворе хана и венецианский купец Марко Поло[38] характеризуют монголов почти одними и теми же выражениями. «Нет народа более способного завоевать мир, как татары[39]; они храбры, они привычны ко всякого рода лишениям, они бесчеловечны, хищны, против них не может устоять ни одно государство», – говорит Марко Поло. Восточные народы по свойственному им фатализму смотрели на дикарей Чингиса и Тимура как на неотвратимую, небом ниспосланную кару. Их летописи наполнены странными, почти невероятными рассказами о страхе, который не только целые отряды, но одинокие монголы внушали значительным селениям и городам. Жители нередко добровольно подставляли шею под удары в полном убеждении, что сопротивление бесполезно. До такой степени распространено было в Азии мнение о непобедимости монголов. Виновником их могущества был, как Вам известно, Чингис-хан в начале XIII столетия. Он сам высказал цель своих войн. Овладев значительною частью Азии, в летах преклонной старости он собрал однажды совет свой и предложил вождям следующий вопрос: какое благо выше всех на земле? Каждый из вождей отвечал по-своему. Старый хан покачал головою и сказал им: «Нет; счастливее всех на земле тот, кто гонит разбитых им неприятелей, грабит их добро, скачет на конях их, любуется слезами людей им близких и целует их жен и дочерей». Государство, основанное на таких началах, не могло быть прочно. По смерти Чингиса оно распалось на несколько орд, которые вскоре стали враждовать между собою.
Тимур родился близ Самарканда[40], в бывшем царстве Чингисова сына Чагатая[41]. Народы Востока глубоко запомнили роковую ночь на 9-е апреля 1336 года[42]. Он родился, как говорит предание, с куском запекшейся крови в руке и с белыми, как у старца, волосами. По женской линии[43] он принадлежал к потомству Чингиса, но отец его
Речь идет о завоевательных походах 1219–1242 гг., в ходе которых монголы сумели выйти к Адриатическому морю.
Имеется в виду монголо-татарское иго XIII–XV вв.
В XIX в. этнонимы «татары» и «монголы» считались синонимами. Однако татары были самостоятельным тюркоязычным народом, обитавшим к северо-востоку от озера Байкал. Во время нашествия Чингисхана они выступили как воинский и административный авангард монголов. По этой причине современная наука, говоря о походах Чингисхана и его сыновей, вместо старого термина «татаро-монголы», предпочитает использовать понятие «монголо-татары» (или просто «монголы»).
Тимур родился в с. Ходжа-Ильгар возле г. Кеш (в настоящее время г. Шахрисабз Кашкадарьинской области Республики Узбекистан), располагавшемся к югу от Самарканда.
Считается, что матерью Тимура была
