ами рыси и быстро ответил, так, как учила мать:
– Наш повелитель.
Мать в пожалованных ей серебряных колтах, песцовой шапке и золото-жемчужном убрусе стояла в стороне, и лицо ее было измятым, испуганным, а глаза – красными от пролитых слез. С первого дня Кратуна, когда люди властителя пришли к ним со златниками и дорогими дарами, наказав привести сына во двор, она всё рыдала: «Кубунчик, кубунчик, по что?..» Рыдала, спешно дошивая ему нарядную новую рубаху, рыдала, гладя его по голове и научая, что отвечать, рыдала, пока обряжала его… а когда во тьме к ним пришли опять, замолчала, став маленькой и какой-то неважной. Матери не разрешили подойти к повелителю. «Иди один», – слегка толкнули мальчика в спину.
И он пошел.
– Да, я ваш повелитель, – устало принял мужчина заученный ответ. – Но тебе ведомо, кто я?..
Высокий сломался, белое длинное лицо с четко прорисованным хищным носом и взглядом, пронизывающим – словно прокалывающим череп насквозь, оказалось совсем близко, и мальчик узнал, что волчья шуба пахнет свежей кровью, как требуха, которую готовила мать, а длинные одежды владыки расшиты непонятными символами.
Отрок быстро кивнул, – вопрошавший удовлетворился немым ответом, больше повелитель не спрашивал его ни о чем.
– Ты пойдешь к Нему, – приказал мужчина, указывая на деревянного Бога. – А когда подойдешь совсем близко, остановись, оглянись, посмотри на меня. Понял?
– Да.
– Исполняй.
Мальчик двинулся к Богу.
Бог был огромен – казалось, деревянный резной столб подпирает зимнее небо. Лик божества, вырезанный в широком стволе толстого древа, приближался – усы и власы его были серебряными, а глаза из настоящих камней – сверкающих, белых. Глаза Бога жадно горели в свете факелов. Бог был живым, и мальчик боялся его сверкающих глаз, боялся неведомого, прячущегося за необъяснимыми рыданиями матери, – так горько она плакала лишь однажды, когда получила весть о смерти брата на поле ратном.
Бог был совсем близко, когда факелы слуг одновременно опустили горящие головы в жертвенник и вырос костер. Глаза Бога вспыхнули слепящим огнем. Мальчик зажмурился, но сразу вспомнил приказ повелителя и обернулся.
Повелитель стоял на том же месте, но с ним произошло непонятное. Он вырос, сделавшись громадным, как холм, широкие плечи облекал алый плащ, лицо стало хищным – черты заострились.
Запрокинув голову, приоткрыв бледный рот, мальчик в ужасе смотрел на властителя их земель, ставшего страшным великаном.
– Нет… Нет! – услышал он отчаянный плач матери.
Слуги повелителя держали ее, она вырывалась, билась в их руках.
– Это он, – палец великана указал на несчастного отрока. – В колодец!
Квадрат звездного неба мелькнул и пропал[1]…
…черная, проносящаяся мимо тьма колодца была бесконечной. Он даже не успел испугаться, когда тело перелетело преграду, отделяющую твердыню земли от дыры в никуда. А потом страх и подавно исчез, всё исчезло, – он летел и летел, и на смену другим пришло чувство бесконечности, бесконечной тьмы, которая не окончится уже никогда, и нет смысла бояться того, что впереди, темнота и есть самое страшное – нескончаемая, неотвратимая, вечная…
Неужели бесконечный, тоскливый, бессмысленный полет в никуда и есть смерть?
Князь проснулся. Темнота его кабинета была иной – тревожной, нахохлившейся, но безопасной, знакомой: привычные синие обои, стол для письма, вогнутые кресла и извечная неистребимая сырость в углах. Похоже, он заснул на диване. Помедлив, князь нашарил спички, зажег огарок свечи на маленьком и расшатанном круглом столе. Стоящий на давно погасшем камине китайский болванчик с острой белой бородкой недобро качал головой, подтверждая невысказанное – неясную, лежащую на сердце темную тяжесть. Но это был просто сквозняк.
С подсвечником в руках князь подошел к окну – всё еще было в движении, по улицам Петербурга скакали кареты, прохожие на тротуарах прятали от непогоды озябшие лица. Фонари страшно плясали на диком ветру, и от них тянулись, шевелились длинные тени – тени метались по снегу в причудливой пляске: казалось, окна и кровли домов, памятники и барельефы то опускаются, то поднимаются с белой земли. Во всем выговаривалось что-то неясное – будто бы мир тоже стал головоломкой, которую предстоит разгадать, так же как серый город – стал белым. Снег выпал, пока он спал…
Белобородый болванчик опять закачался: да-да, всё так, как и кажется: опасность, опасность! Сквозняк загасил огарок свечи.
Вздор! Что за вздор? Как чудесит воображение, плененное зимней бурей… Его ноги совсем озябли, но он все стоял, перебирая в уме
В этом разделе лексика автора совпадает с лексикой князя Владимира Федоровича Одоевского – русского писателя и философа.
