всему живому.
Тогда Уддард яростно налетал на панель с кулаками, разбивая их в кровь. Однако металлиумовое зеркало лишь слегка постанывало от его разъяренных ударов, не деформируясь ни на долю милиметра. На неудачу Уддарда пластаунская сталь славилась своей крепостью, а вот живая кожа на костяшках безудержно страдала, наливаясь гематомами, и пачкала панель мутноватыми разводами крови. Затуманив собственное отражение, Уддард ощущал постепенное схождение гнева до приемлемой точки.
Этот несчастный житель Пластауна вовсе не был злым созданием, напротив же, душа его была добра и справедлива, но давление социума сыграло свою роль, ожесточив его. Он всегда был изгоем и одиночкой, не в силах одолеть неприятие толпы, но его нельзя было назвать слабым или сломленным. Где-то в глубине него вскипала жажда мести, разрасталась, заполняя собой всё его существо бурным делением клеток, а побеги её, во всю свою сдерживаемую мощь, жаждали уже вырваться наружу крепкими проростками.
На его небольшую овальную голову, розоватую кожу, слабое худощавое тело смотрело множество шарообразных, кубических, цилиндрических, пирамидных, шарообразных, конусовидных и параллелепипедных голов, с кожей фиолетовых, оранжевых, красных, голубоватых, серых и смешанных оттенков. С телами разной формы и размеров. Вся эта «правильная» пластаунская толпа кричала ему об уродстве, неуместности, непохожести на них, об опасности его для них, словно инородного острого предмета в теле или же страшном вирусе, готовом смести их городок, а то и весь мир чуть ли не атомным взрывом.
Уддард накинул на голову капюшон и поспешил на улицу, освещенную ещё ночными приглушенными светодиодными фонарями.
На плотной чуть блестящей ткани плаща мелко засеменили капли экооросителя, поливающего растения и увлажняющего уличный воздух минеральной водой.
Он работал на зоораспределительной фабрике уже несколько добрых лет. Работники шли туда неохотно из-за больших объемов работ и часто ненормированного графика. У Уддарда не было семьи, он не ходил с друзьями по пабам, и он часто с удовольствием оставался на заводе вне рабочего времени. Он любил работать с животными и завод был его вторым домом, к тому же, не таким одиноким и молчаливым.
Животные не рождались в Пластауне. Как и пластаунцы, они не могли приносить потомства. Каждая особь была уникальной, в том числе и каждый пластаунец. Пластаунцы могли жить вместе, но не могли сами создавать детей, поэтому у них процветал закон о приёмных детях, поступающих к ним в город через пластовнедритель.
Оживитель превращал пластилиновые тела в живые с полноценной системой внутренних органов, но Создатели хотели сами контролировать популяции, поэтому перед внедрением любой особи в Пластаун она подвергалась стерилизации.
Животные попадали сюда через отдельный зоовнедритель, который располагался прямо на заводе. Внедрить для жителей – пластовнедритель, располагался в приёмной пластаунской больнице.
И
