дар речи, и он теперь рассматривал фигурку королевы, отчаянно соображая, зачем советнику понадобилось это все устраивать. И главное – что делать? Королева тоже продолжала ответно созерцать его, чуть прищурившись – и не ясно было, о чем она думает. Юлиану доводилось вкушать много барышень, получая их воспоминания, но глубины души избалованных златом аристократок для него пока были непостижимы.
– Рассказывали, что ты скромен, Вестник, учтив, знаешь свое место и послушен…
– Прошу меня извинить, но это более подходит к описанию сына, ваше величество, нежели любовника, – усмехнулся Юлиан, – Или, быть может, я ошибся комнатой? Мне сказали, что я должен встретиться с почтенной Маронаврой, а никак не с королевой.
Наконец, он смог бегло осмотреться. Комнатка была тесной, с одним слюдяным окошком, завешенным бордовой гардиной. Все здесь было темно-красных цветов: от пышного, низкого диванчика, на котором лежала лютня, до огромной кровати, укрытой алым балдахином. Справа от королевы, на кованом столике, стояли корзина с фруктами и кувшин с кровью. Подготовились, снова усмехнулся про себя Юлиан.
– Об этой встрече, Вестник, никто не должен знать, поэтому для тебя я – почтенная Маронавра. И ты должен это понимать, потому что достопочтенный Ралмантон еще говорил, что ты весьма умен. Но, кажется, предложенный на рынке породистый жеребец оказался свиньей.
Наурика снова опустила взгляд на уличные сапоги и уже изрядно пропитанный грязью ковер. По лицу женщины пробежало сомнение, когда она подняла взгляд к растрепанным и мокрым волосам, к размотанному, мокрому шаперону, который свисал с руки Юлиана вместе с плащом.
– Я тоже не ожидал увидеть женщину, чья благопристойность известна во всем королевстве… – парировал Юлиан. – Все мы порой ошибаемся.
И он тут же прикусил язык, понимая, что сейчас эти полупьяные речи доведут его до виселицы. В ответ на это Наурика поднялась с кровати, вспыхнув лицом, но тут же потушила в себе негодование и сжала губы.
– Ты что себе позволяешь, Вестник? – ледяным голосом произнесла она. – Ты как с королевой смеешь разговаривать? Из какого свинарника тебя выпустили?
– Разве же с королевой я говорю, а не с почтенной Маронаврой? – снова не выдержал он.
Наурика воззрилась жестким взглядом, но ее трепещущее в груди сердечко, которое слышал Юлиан, доказывало, как порой обманчивы ледяные глаза. Он рассмотрел под пышным платьем, что оказалось нижней рубахой, изгибы женственного тела, помялся и переложил плащ с размотанным шапероном на спинку дивана. Затем сбросил грязные сапоги. И сделал шаг к королеве.
Его одолели сомнения. Но он знал, что если прямо сейчас уйдет, то ему не сносить головы от Иллы.
Наурика продолжала стоять, замерев, с бледным, но решительным лицом и гордой осанкой. Но такая хрупкая: без шаперона, массивной короны и громоздких парчовых одежд, которые окутывали ее с ног до головы. Она глядела вверх, на подошедшего северянина, на лице которого блуждала загадочная улыбка.
Юлиан
