А ведь столько лет – ни единой проволочки, ниточки, полунамека… Чистый и надежный, и кому какое дело, из чего у него вилки отлиты. Нет, ну у какого языка не будет денег на излишества? Да и ежели нет излишеств, то плохой, получается, работник в своей стезе. А больше подумать и не на кого. Не на своих же из стаи пенять.
Сдал их, значит, подлец. Просто так, считай, за милую душу. Хоть денег получил, бородавка немытая? Рони сжал занемевшие кулаки, и губы сами надулись в почти ребяческой, наивной обиде. Кабан разгорелся азартом, навернув второй круг:
– Что, скажешь, не слыхал, как у вас желторотых сдают?
– Я ни хрена не новенький, – выплюнул Рони, гордо отвернувшись. Не потому, что стоило ответить долбаным коршунам, а потому что молчать об этом было невозможно.
– Знаю, – кивнул тот, что накормил его землей и почти вытер им ноги. – Я проверил.
Рони хмурился, чтобы выглядеть солиднее. Каким-то врожденным чутьем клана Рьяных, он понял. Эти самодовольные искры в почти черных глазах – его гоняли не просто так. Схватили бы раньше, да и подстрелить могли.
Хуже коршуна, стреляющего в спину, только коршун, имеющий какие-то виды на воробья.
Свинорылый почти пропел:
– Только дельца твоего, увы, не меняет сей факт.
«Факт, ну надо же, – с ненавистью ядовитой жабы покосился на него Рони, – такое словечко только в газете и писать, бумагу попортив». С претензией на образование, значит. А кабан не унимался:
– Что там у нас, нападение на лицо при исполнении, кража со взломом? Хищение в особо крупных…
– За пустую шкатулку?! – Рони в жизни так громко не возмущался.
«Если надо коршунам, тебе и кражу бронзовой статуи графа-основателя припишут», – кривилась Жанет, вспоминая о своем своднике. Закончил он в нищете и среди стоков, лишенный рук: правую по локоть отняли, на левой два пальца оставили – ни рубаху в штаны не заправить, ни петлю собрать.
– Пустая, говоришь? – мерзко ощерился жирный недокоршун. – А кто ж ее пустой сделал? У нас за такое одной рукой не отделаешься.
Скотина. Хоть бы ногу сломал. Под крышу провалился. Кости твои чтобы собирали всей ночлежкой…
– Еще и голову твою, поди, обокрали, – огрызнулся Рони в который раз.
А Виктор этот, главный из негодяев, и не думал спать или отчаливать. Осмотрел с макушки до носков замызганных ботинок, прицениваясь. Что-то взвешивал у себя в голове, подозрительно притих. А потом сказал как отрезал:
– У меня есть для тебя задача. Справишься – и друзей твоих помилуют, и тебя не тронут.
Рони обомлел, даже передумал кабана принижать. Задача – это получше, чем десять лет отработки или прочий надменный гуманизм с укорачиванием рук. Только вот свою радость с потрохами выдать – придурь позорная. Надо торговаться до последнего. Юлить, разведывать:
– Это что, взятка?
Коршуны переглянулись, и жирный загоготал, высморкавшись в старый платок.
– Взятку
