Ты знаешь сколько времени? – прозвучало синхронно. И неотвратимость начала разматываться клубком:
– Почти полночь. Чтоб ты знала. Представляешь, мы бродим уже почти 4 часа.
– Ого. – вздохнула она, испуганная своей печалью. И пустилась в короткие поиски этого времени внутри себя. Или хоть какого-то.
– Кажется, пора греться. Пошли в машину? – предложил он, хотя не выглядел замерзшим.
И это ей пробило гонгом. Приговором.
По дороге они взяли кофе из автомата. Прошли мима кофетерия, подсвечивающего синие сумерки улицы желтым светом. Там внутри – его могли узнать. Он с извинением глянул на неё, и объяснять ничего не пришлось.
Машина была брошена на краю парковки, из неё открывался панорамный вид вниз за ограждением.
Но машина теперь казалась маленькой коробочкой, которая стесняет обоих.
У неё в голове роились мысли обезмаечные, ненайденные слова прощания и варианты разгадок про «завтра», догонявший постепенно в тепле озноб, и отчаянная неготовность ехать. Хоть куда-то. Особенно обратно. Она вжалась в пушистый светлый меховой капюшон своей пудрово-серой дубленки, отхлебнула последний глоток еще теплого кофе, и затаилась.
Он тоже притих. Подняв глаза, она вновь застала его за рассматриванием. Уличенный, он попробовал спрятаться от разоблачения,
но передумал. За весь вечер он ни разу не закидывал её комплиментами, не пускался в романтические наступления, не заявлял свои «виды» на нее, не вынуждал её отвечать какими-то номинальными предварительными отказами или согласиями, ничего не проверял и почти не провоцировал. Ограничился парочкой безобидных флирт-подколов, и потом обозначал симпатию – только так. Молча. Украдкой.
Но этого – хватало. И удерживало хрупкое равновесие её комфортного состояния. Её успокоенного напряжения.
Вот и теперь он смотрел. В этом изучающем взгляде не было просьбы. Или выжидания. Или вопроса. Было только признание. Ненавязчивое и легкое, как касание щеки. Или предложение прогуляться.
– Что это у тебя? – он бережно отцепил бордовый шарфик, зацепившийся за застежку сережки, – красивые.
Он коснулся тоненького металла с камешком, чуток промахнулся пальцами. Потянулся глянуть поближе. Потом её щека утонула в крупной загрубевшей глубокой ладони.
– Хочется тебя поцеловать. Можно?
Кто такое спрашивает??
Кажется, он не повелся на её попытки наглости! – мелькнуло в её голове, и её мир накрылся. Капюшоном.
Осознание «чужой!», ахтунг! смешалось со странным пропитывающим насквозь чувством безопасности и уюта, и вместо тревоги или сомнений принесло долю любопытства. Она не воспротивилась касаниям лиц. Успокоила совесть тем, что не успела. С ним было спокойно. Он казался теплым и неизведанным. Но в эти дебри её никто не тащил, и она осторожно, без излишней театральности, виданной в кино и книгах, ступала в неизвестность.
