вздыхая, рубаху мне шьет.
Стало тягостно мне, время бросилось в бегство.
Я еще не привык видеть маму в очках.
И, как в ясной заре, свое раннее детство
Я хочу отыскать в светло-карих глазах.
Только мама грустит, окунувшись в заботы,
Начал я понимать, что и сам стал другим.
Смех кота в сапогах, свист ковра-самолета
В книжных полках затихли, растаяв, как дым.
Детство в сердце моем, как вино, отыграло,
Захмелела душа от настоя тоски.
Мама, кончив шитье, улыбнулась устало
И в футляр убрала золотые очки.
Дачный автобус
Вот, показавшись за березами,
Автобус старенький вдали,
Вращая горестно колесами,
Плывет, бедняжечка, в пыли.
Автобус, временем овеянный,
Остановился у колонн.
И я, собаками осмеянный,
Вхожу в проветренный салон.
Здесь нет ни девочек, ни мальчиков,
Кондуктора здесь не снуют.
Автобус «божьих одуванчиков»,
С которых плату не берут.
Я прохожу, сажусь, задумчивый,
И напряженно хмурю лоб.
А мне лицо щекочет сумчатый,
Такой навязчивый укроп.
…Хотя прочесанными грядками
Еще шевелится земля,
И перед новыми порядками
Не сникли хлебные поля,
Уже ни девочек, ни мальчиков
Та не поманит сторона.
Автобус «божьих одуванчиков»…
Ну хоть бы «ягодка» одна!
Литстудия
В четыре ровно, без накладки,
Не гол, а все-таки сокОл,
Поэт неробкого десятка,
Стихами бряцая вошел.
Сперва запахло катаклизмом,
Поэт зловеще хохотал.
Своим здоровым оптимизмом
Он осторожность всем внушал.
Вдруг замолчал, лицом светлея,
Как отпускающий грехи,
И тут же, горла не жалея,
Исторгнул дивные стихи.
Лишенный крова и ночлега,
Но молод телом и душой,
Любил подругу в стоге снега
Его лирический герой.
Поэты медленно бледнели,
Нутром почуяв холода.
У поэтесс глаза блестели
От слез восторга и стыда.
Околдовал поэт дурманом.
Все замечтались, а потом…
Его назвали графоманом
И обозвали пошляком.
Мимолетное
Проходит в зеленом берете
И в сером осеннем пальто.
И, кажется, женщину эту
Уже не волнует ничто.
И, кажется, сбился с дороги
Ее затуманенный взгляд.
На бледном лице как ожоги
Пунцовые пятна горят.
В затерянном городе мглистом
О чем
