И мыслей.
– Илона… Шалом… – наконец смог произнести.
– Как ты сказал?
Голос тоже был ангельский. Как пение моря далеко за холмами. Как мелодия ветра в траве. Как птичий гимн на рассвете. Нет. Даже отдалённо – нет. Ангельский голос. Вся музыка мира. Но он снова набрался духу и повторил:
– Илона…
Почему-то ему показалось, что её зовут так. Осенило.
– Нет, меня никак не зовут. Я третье слева сопрано в хоре.
– Ты не третье. Не среднего рода. Дева, Луна, золотая, как она… Ты не третья, ты единственная. Как можно никак тебя не звать? У тебя есть единственное на свете, только твоё имя, Илона… Моя единственная… – он сам не знал, откуда пришли все эти слова: то ли оттого, что часто говорил ласковые речи Мирре, то ли с голоса девы-ангелицы.
До вечера они лежали в объятиях друг друга, в шалаше, который он построил в поле, чтобы начинать мотыжить с первыми лучами зари. А в сумерках она светила ему своим золотым нимбом. За ночь он закончил обработку поля и утром вернулся домой. Покоритель природы, победитель – в победном сиянии Солнца и кудрей второй своей жены, Илоны.
Дома дети по очереди гладили её крылья. Белейшие и мягчайшие, как пух хлопка. А старшая дочка Каина, Двойра, сшила ей юбку и передник – выше пояса любая одежда стесняла бы вольный крылатый размах.
Конечно, Мирру не очень радовало появление Илоны. Но работать при свете её кудрей, не в дневную жару – это было здорово. Каин меньше уставал, и Мирре тоже перепадали его ласки. А однажды дети увидели на полу несколько больших белых перьев.
– Ой, крылышки линяют! – пискнул кто-то из детишек.
Илона вся зарделась, но сказала:
– Наверно, это потому, что у меня будет ребёнок.
И посмотрела на Мирру, довольная.
Перья теперь осыпались каждый день, как листва у садовых деревьев по осени. Потом пожухли и отпали сами крылья. Обозначился животик. Посмуглело лицо. Илона тосковала – красота потеряна, не уйдёт ли с красотой и любовь Каина? Однако нет. Волосы её и голос оставались прекрасны, Каин окружал её такой заботой, какой только мог, и в положенный срок родился младенец. Девочка. Вылитая мама – белокожая, синеглазая и златокудрая уже от рождения. А на следующий год ещё одна такая же. И ещё. Илона совсем перестала бояться. Пропала и ревность Мирры.
И только Саваоф Яхве, несмотря на то, что жил и рассуждал в категориях вечности, никуда, следовательно, не спешил – иногда всё же недовольствовал. Так, слегка. Ну, где-то несильное землетрясение, где-то шторм баллов на шесть, на семь. В пределах обыденного. Почему никак не выходит на связь третье слева сопрано хора. Ни по обычному каналу связи, ни по срочному. Потребовал в чертоги херувима-регента:
– Что у нас сегодня в программе?
– «Слава в вышних богу» на двенадцать хроматических ладов.
– На сколько бы ни было. Недорабатываете! Нет у вас, маэстро, равновесия сопрано и теноров. Тенора
