ероях наших рассказов нам захотелось продолжить рассказ, посвятив новые страницы то следующему поколению, как это случилось с Бело сельскими-Белозерскими (мы рассказали о княгине Зинаиде Волконской, дочери князя Белосельского-Белозерского), то предыдущему поколению (великая княгиня Елена Павловна и семейство ее внуков – Мекленбург-Стрелицких и графини Карловой).
В связи с тем что мы охватываем примерно один круг людей, в некоторых случаях для создания более широкой и яркой картины культурной жизни Петербурга нам приходится ссылаться на события, уже описанные или упомянутые в первой части книги. Всегда интересно посмотреть на одно и то же событие с разных сторон, увидеть его глазами людей, придерживающихся разных взглядов.
Какие-то темы стали нам интересны в связи с юбилеями тех или иных очень значимых, на наш взгляд, событий. Таким, например, стало столетие музыкально-художественного утра в Петербургской консерватории, состоявшееся 15-го апреля 1912 года, посвященное памяти художника-композитора Н. К. Чурлёниса, в котором приняли участие Вячеслав Иванов, С. Маковский, музыканты, хор и симфонический оркестр. В зале и фойе были выставлены произведения художника. На выставке были представлены 102 работы. Пребывание Чурлёниса в Петербурге добавило еще один штрих в художественную жизнь нашего города.
400-летие дома Романовых, 150-летие Петербургской консерватории и 150-летие отмены крепостного права дали повод присмотреться к деятельности великой княгини Елены Павловны.
Двухсотлетие со дня рождения М. И. Глинки побудило обратиться к личности композитора.
Путешествие по Германии, в частности в Гейдельберг, познакомило нас с еще одной страницей петербургской культуры. В 1859 году в Гейдельбергский университет для усовершенствования в области химии едет Александр Порфирьевич Бородин и обнаруживает там группу молодых русских ученых, составивших Гейдельбергский кружок. Среди них были Менделеев, Сеченов, Савич.
Это опять же петербургская культура, перенесенная на другую почву! Было очень интересно заняться этим.
По уже установившейся традиции хочется выразить глубокую благодарность тем, кто помогал нам в работе: председателю совета ОО «Институт Петербурга» И. М. Сергеевой, сотрудникам Российской национальной библиотеки Е. Ф. Строгановой и Е. С. Ребриевой, сотрудникам Центра петербурговедения ЦГПБ им. В. В. Маяковского и лично З. А. Рудая, а также Л. М. Жербиной, И. В. и Г. С. Литвиным, Н. В. Платоновой, В. Е. Ровнеру, С. П. Кречетовой.
Особую благодарность хочется выразить нашему редактору на «Радио России» Николаю Матвеевичу Кавину. Его благожелательная и профессиональная реакция на наши программы помогает отсеивать ненужное и подчеркивать важные аспекты.
Константин Николаевич Батюшков
Когда, волненьями судьбины
В отчизну брошенный из дальних стран чужбины,
Увидел, наконец, адмиралтейский шпиц,
Фонтанку, этот дом… и столько милых лиц,
Для сердца моего единственных на свете!
Это – Константин Батюшков[1].
Странно, но для большинства из нас современная большая русская литература начинается с Пушкина Александра Сергеевича. Державин, Дмитриев, даже В. Л. Пушкин, дядюшка великого поэта, – все это что-то старинное, архаичное. Но начало XIX века ознаменовалось в России бурной литературной жизнью, литературной полемикой. И одной из наиболее заметных фигур этого времени был именно Константин Николаевич Батюшков.
В этом очерке мы будем говорить не только о поэте Батюшкове, но и о его друзьях, в числе которых были и Гнедич, и Жуковский, и Вяземский, и очень молодой Пушкин, и многие, многие другие. Мы также будем рассказывать о культурных событиях его времени, и о тех трагических событиях и в России, и в мире, непосредственным участником которых был Константин Николаевич Батюшков.
Роль Батюшкова в процессе становления русского литературного языка переоценить невозможно.
«Батюшков – записная книжка нерожденного Пушкина», – считал Осип Мандельштам[2]. «Ему [Пушкину] и восемнадцати лет не было, – писал И. С. Тургенев, – когда Батюшков, прочитав его элегию: „Редеет облаков летучая гряда“, воскликнул: „Злодей! Как он начал писать!“… Быть может, воскликнув: „Злодей!“, Батюшков смутно предчувствовал, что иные его стихи и обороты будут называться пушкинскими, хотя и явились раньше пушкинских»[3].
«Это еще не пушкинские стихи, – писал Белинский о стихах Батюшкова, – но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских… Не имея Батюшкова своим предшественником, Пушкин едва ли бы мог выработать себе такой стих, – продолжает он. – Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось
