где она, стриженая под мальчика, с чёлочкой и внимательным взглядом, сидит между родителями. Или – совсем кроха – в плюшевой шубке делает первые шаги от мамы к папе, а вокруг снег и чёрные стволы деревьев, по которым Маруся узнаёт Зелёный сад.
Почему папа нас бросил? – спросила как-то Маруся у мамы, рассматривая любимую фотографию, на которой папа в морской офицерской форме держит кружевной кулёчек – с ней, с Марусей! – а мама, опираясь на его плечо и кокетливо отставив ножку в изящном ботинке – улыбается прямо в объектив.
– Он нас не бросал, это мы от него ушли, – ответила мама, переворачивая фотографию лицом вниз. И от этого «мы», и от подписи на обороте «Ленинград, ЦПКиО, 1954 год» Марусе стало жалко папу, которого они сами бросили, а он, конечно, не отпускал и до сих пор ждёт, вдруг они вернутся?
Оказалось, не ждёт и даже ни разу письма не написал, не приехал узнать, как там его дочурка. Это Марусе уже бабушка рассказала, а на вопрос: почему они с мамой ушли от папы, разве он их не любил? – неохотно бросила: любил, да его мать вас не любила. И тут же переключилась на тему хозяйственных дел, будто ничего важнее их не было на свете.
Значит, другая бабушка не любила маму и не любила Марусю. Она смутно помнила тёмное лицо, множество платков на голове и протянутую конфету, раскусив которую, Маруся надолго замолчала из-за слипшихся зубов и только кивала на вопрос: кусно, кусно?
Но бабушка тоже не любит папу. Она как-то слышала их с мамой разговор: который месяц нет алиментов… скрывается… надо в розыск подавать. Непонятные алименты она пропустила мимо ушей, а вот «скрывается» и «розыск» её заинтересовали. Папа потерял какие-то документы, его разыскивают, а он прячется. Скрывается и скитается. Маруся вспомнила, как бабушка говорила про своего сына Лёвушку: «Пропал без вести – не значит, что погиб. Может, в плен попал, а теперь вернулся и боится домой идти, чтобы нас не подвести».
Иногда вечерами они с бабушкой смотрели на противоположные окна лестничного марша. Там часто курили мужчины, глядели во двор-колодец, и на фоне освещённого окна их фигуры смотрелись силуэтом. Лишь вспыхивающий огонёк папиросы освещал лицо, и бабушка подносила к глазам театральный бинокль, шепча чуть слышно: «Нос похож, и руки вроде… но нет, не он». А Маруся думала своё: «Высокий, как папка, только волосы светлые, а у папы тёмные. Нет, это не папа». Но через день-другой они снова занимали наблюдательный пост, предварительно выключив свет, чтобы их не заметили.
В последнее время всё изменилось. Бабушка больше не стояла у окна с биноклем, решив, видимо, что Лёвушка уже не объявится. А Маруся ещё ждала, но разговоров об отце не затевала, просто представляла, как раздастся звонок в дверь, и на пороге возникнет он, высокий и кудрявый, с лукавой улыбкой, шутками… папа.
Мужчина за столом не улыбался, и кудрявым не был: глубокие залысины, кряжистая
