смысле?» – напрягся я.
«Ну, ты же у нас такой правильный… Хорошо учишься, на пианино играешь, в баскетбол… – растягивала она иронией слова, словно высматривая место для удара и, примерившись, вдруг быстро и точно ударила под дых: – И с девчонками не дружишь…»
«Кто тебе это сказал?» – вскинулся я.
«Все знают…» – смотрела она на меня без малейшего смущения.
«Ну и что дальше?»
«Ничего. Ты спросил – я ответила»
«А если я с тобой хочу дружить?» – покраснел я.
«Вообще-то мне нравятся взрослые мальчики!» – усмехнулась она.
«Интересно, а я какой?»
«А ты еще маленький…» – глядела она на меня с невыносимой усмешкой.
«Я маленький? Я маленький?! – взбеленился я. – А сама-то ты какая? Что, очень большая?!»
«Да, большая…» – насмешливо щурилась она.
Да ё-маё! Это мне что, так отказывают? Мне, Юрке Васильеву, красе и гордости школьной общественности? И, главное, кто? Эта задиристая малявка? Мне что, встать и уйти?!
«А если я все же попробую?» – смирил я гордыню.
Она смерила меня своим портновским глазом и усмехнулась:
«Хм… Ну, попробуй…»
«Слушай, а чего ты такая гордая?» – возмутился я. Она нравилась мне все больше и больше.
«Я не гордая, я своенравная…» – дерзили мне карие глаза.
«Ну, тогда пойдем купаться!»
«Ну, пойдем…»
Мы искупались и потом на глазах удивленной моим вторжением подруги сидели и говорили обо всем на свете. Вернее, говорил я, а Наталья сидела боком, опершись на руку, вздернув острое плечо и целясь в меня глянцевыми коленками. Совсем как копенгагенская русалочка, о которой она раньше слыхом не слыхивала. Она слушала с легкой улыбкой, опустив глаза и просеивая другой рукой песок, которым отмеряла время нашего знакомства.
Песочные часы моего вожделения…
2
Улыбкой маски безмятежной судьбы скрывается мятеж…
Как, однако, стремительно и бесцеремонно эта норовистая, еще вчера чужая мне девчонка вторглась в мой привычный мир! Не прошло и получаса, а она уже распоряжалась моей жизнью – заслонила собой ревнивое солнце, отодвинула на задний план сухой, горячий воздух, редкие, изнывающие от жары облака, обжигающую прохладу и рыбный запах реки, пляжный гомон, удивленную подругу и разноцветный хоровод купальников. Ее свободная гибкая грация, снисходительная усмешка, далекие от смущения манеры и насмешливые замечания словно говорили: «Да, я знаю, чего ты хочешь. Знаю и не бегу от тебя…». От нее веяло дразнящей доступностью, и похотливое помешательство распространилось по мне со скоростью внезапного расстройства желудка. Мои бедра и живот опоясало тягучее замирающее ожидание, а всем остальным завладело стеснительное смущение. И что мне, неискушенному адепту платонической любви, следовало делать? Стать
