слухов и разбойничьим посвистом недосказанных сплетен. Да пошли вы все сами знаете, куда!
Да, она бывала грубой. С подругами не церемонилась, и на волне плохого настроения (а с ней такое случалось) могла поднять их на смех. Однажды я, отступив от дверей квартиры, ждал ее на лестнице. Открылась дверь, она ступила через порог и вдруг, обернувшись, пронзительно и раздраженно бросила в глубину квартиры:
«Я же сказала – скоро приду!»
«Кто это?» – спросил я, когда мы сошлись.
«Мать!» – зло откликнулась она.
Со мной она всегда была кроткой и ласковой. Из ее глаз исчез дерзкий огонек, и теперь она смотрела на меня светло и радостно, как, впрочем, и я на нее. Иногда она просила меня что-нибудь сыграть. Садилась на диван, складывала руки на коленях и слушала с умилением на лице. И если вначале нашего знакомства, настраиваясь на нее, я слышал языческие каденции «Весны священной», то теперь моим любимым композитором стал Шопен – клавиатура, залитая святыми, возвышенными слезами.
Она никогда не приглашала меня домой и прощалась в одном и том же месте под березами. У нее не было телефона, и мы вечером договаривались, где и когда встретимся на следующий день. Нам нужно было лишь соединиться, и после этого мы не расставались. Она затмила Нину и готовилась затмить белый свет. Меня не смутила даже новость о том, что она уходит из школы и поступает в техникум, чтобы учиться на бухгалтера.
Так прошло лето, и наступила осень.
3
И вот в подол травы зеленой летит на землю ранний плод!
Не могу удержаться и не воскликнуть: что за чУдное слово «Итак»! Возможно, вы удивитесь: что чудного в этом строгом, подбористом, очкастом существе? Сопровождаемое угрожающим поблескиванием стекол и стуком указки, оно ничего, кроме оцепенелого ожидания не вызывает. Ведь за ним может последовать все что угодно – и любовь, и смертная казнь, и помилование. Оно как взметнувшийся над пустой сценой занавес, что призывает на публику забывшего текст актера. Оно требует ответа, притом что заранее его знает, оно наслаждается нашим страхом и не торопится помочь.
Все так, но мне известна одна его уязвимая тайна, что открылась мне в том наивном возрасте, когда я только-только привыкал к шелесту страниц. Как палач в свободное от работы время собирает полевые цветы и, поддерживая их головки, спешит поставить их в вазу, так и это слово-гильотина имеет свое болезненное пристрастие. Вернувшись с работы, натянув стеганый халат и расположившись в кресле, оно достает с полки букву «а», цепляет его к своему короткому составу и чудесным образом превращается в небольшой, уютный остров.
Итака, земной рай. Душисто-влажный, как моя Натали после купания.
Вижу радостный берег морской впереди,
Опаленный усердного солнца огнем.
Сонный остров за ним, где природа дает
На деревьях причудливых фруктов плоды,
И мужчин, чьи тела так стройны, молоды,
И
