style="font-size:15px;"> «Можешь себе представить, кто тебя искал?»
«Кто?» – не удивился я: меня всегда кто-нибудь искал.
«Наташа!»
«Какая еще Наташа?» – теперь уже удивился я, отыскивая в памяти знакомую женщину с таким именем.
«Ну, Наташа, с которой ты в школе дружил!»
Насколько тесно я с ней дружил, мать так никогда и не узнала.
Оказалось, что Натали заявилась к ним собственной персоной – шумная, богатая, нетрезвая, и после ахов и охов дала матери номер своего телефона, наказав, чтобы Юрочка обязательно ей позвонил.
Я позвонил и несколько минут слушал ее причитания по поводу отпылавшего солнца, отрыдавшего неба, отшептавшей воды, остывшего песка, отскрипевшей кровати, отзвучавших вальсов Шопена и почившего гостеприимства родительского дома. Потом она спросила, можем ли мы встретиться, и я сказал, что не против, и мы встретились в ее большой московской квартире. И пустой, добавлю я, поскольку кроме нее там никто больше не жил. Меня ждал богатый стол и в меру располневшая, с медными волосами и выражением показной беззаботности на лице женщина, лишь отдаленно напоминавшая юную Натали. Радушие ее не знало границ и, помогая себе шведской водкой, она познакомила меня с неизвестными подробностями своей жизни.
Оказалось, что мужа ее, паука-мироеда из нынешних, потянуло на молоденьких, и он с ней развелся, обеспечив ее квартирой, машиной и кое-какими средствами. Нет, она не бедствует и, можно сказать, живет в свое удовольствие. И теперь, став свободной, она подумала, почему бы нам не попытаться по старой памяти сойтись, раз уж все так сложилось. Мы выпили еще, и она, сверкая пьяными слезами, стала извлекать из себя и перетряхивать переживания двадцатилетней давности – слежавшиеся, потускневшие, неубедительные, потерявшие цвет, вкус, запах и не вызывавшие во мне ни малейшего отклика. Она, видите ли, тяжело переживала наш разрыв. Целыми днями плакала, приходила украдкой в наш двор, пряталась за деревьями и высматривала меня, а когда видела, то стискивала зубы, чтобы не завыть. Узнавала обо мне через третьи руки и питалась слухами. Потом я поступил в институт и каждый день стал ездить в Москву. Она даже знала, на какой электричке, и когда ей было совсем невмоготу, приходила на перрон и смотрела на меня из-за чужих спин. Потом она познакомилась со своим будущим мужем, и страдания ее поутихли. Нет, она меня никогда не забывала, но память ее как бы окуталась нежной, грустной дымкой. Она часто вспоминала нашу встречу в электричке, и того трогательного, обиженного парня, каким я остался в ее памяти. С тех пор я, оказывается, почти не изменился.
Потом у нее родился сын, и пока она была молода и соблазнительна, все было хорошо. Но постепенно муж стал посматривать, а потом и похаживать на сторону, а она знала, но молчала. Потому что если бы любила, то и не молчала бы, а так молчала и утешалась воспоминаниями обо мне.
Да будет навеки проклят этот спившийся урод Леха, который испортил ей жизнь! Она ненавидит себя за то, что поддалась на его шантаж, который оказался блефом. Она до сих пор помнит залитую солнцем комнату,
