предлагаю проводить меня до конференц-зала. Здесь, в институте» – и повел ее на репетицию квартета.
Да, конечно, я рассчитывал произвести впечатление, но не в такой степени. Эффект, что называется, превзошел все ожидания. Ирен была далека от серьезной музыки, а тем более от джаза, и потому моя музыкальная ипостась вызвала у нее такое же почтительное восхищение, как если бы я на ее глазах из пастуха превратился в принца. Когда в перерыве я спустился к ней со сцены в полутемный зал, она, глядя на меня широко открытыми, блестящими глазами, с ревнивым изумлением пропела:
«Ничего себе! Что же ты раньше молчал?»
Безусловно, с точки зрения чистого опыта мой сюрприз иначе как запрещенным приемом не назовешь. Однако с точки зрения любви коварства в нем не больше, чем в декольтированной груди. Как бы то ни было, событие это добавило нашим отношениям вес и гладкую шаровидность, отчего они быстро и решительно покатились в нужную сторону. На меня перестали смотреть, как на юного пажа, и я из провожатого был возведен в ранг сопровождающего лица. До Нового год а мы успели несколько раз сходить в кино и трижды посетить кафе-мороженое. Сданный зачет – самый подходящий для этого повод. Сюда же следует добавить несколько затяжных прогулок по городу и обстоятельный поход в ГУМ.
За это время я не раз оказывался с ней в лишенном посторонних глаз уединении, достаточно продолжительном, чтобы попробовать ее поцеловать. И, жмурясь, не спеша, чтоб легче пьяным стать, с губ поцелуй-цветок я начинаю рвать! И лишь ее подчеркнуто деловой, поблескивающий иронией тон останавливал меня. Как я узнал позже, сама Ирен в то время отчаянно боролась с тем же самым желанием.
Должен заметить, что тогдашние нравы даже в нашей среде были не в пример нынешним сдержанные, и я бы сказал, возвышенные. Причиной ли тому обстоятельность эпохи или официальное ханжество, но мужское смущение и женское целомудрие были для нас не пустые слова. По этой причине отношения симпатизирующих друг другу особей часто выглядели, как вялотекущий флирт, где внешняя сдержанность скрывала вихрь одолевавших их чувств.
«Где ты собираешься встречать Новый год?» – спросила она меня за неделю до праздника.
«Где ты, там и я. Если не возражаешь, конечно…»
В тот раз она промолчала, а за два дня до Нового года сказала:
«Купи две бутылки шампанского и торт и приходи ко мне тридцать первого часам к десяти вечера…»
Я явился в назначенный час. Меня встретила непривычно высокая, затянутая в узкое черное платье хозяйка – обворожительная и лучезарная, как дорогой, одинокий бриллиант. Посреди комнаты, втянув под себя два стула и прикрыв подолом скатерти тощие ноги, стоял ощетинившийся свечами праздничный стол, а у окна на тумбочке – полуметровая, увешанная шарами елка. Гирлянды снежинок со свисающими конфетти перепоясывали плоскую грудь потолка. Пахло хвоей и апельсинами. Покачиваясь на каблуках, Ирен подошла к двери и звучными поворотами ключа заперла ее.
«Все! Здесь до утра никого нет!» – посмотрела она на меня и заметно покраснела. Мое гулкое сердце откликнулось
