существо, навязчивое и обнаженное, затевало со мной томительные игры, быстро и нежно касалось сокровенных частей моего тела, доводя меня до электрического помешательства. Сверкала молния, и я просыпался, горячий и вздрагивающий. Обнаруживая липкие последствия чужого вмешательства, я испытывал густой стыд и благодарил властелина снов за то, что дерзким существом была не Нина, ибо ей не пристало этим заниматься, так же как и знать о моем постыдном недостатке. Если бы мне было позволено, я бы взял ее на руки и унес подальше от людей. Усадил бы на трон в каком-нибудь заброшенном, увитом плющем дворце, и провел остаток дней у ее ног, покидая дворец только для того, чтобы сходить в магазин за продуктами. Дочь командира, она никогда не командовала и не повышала голос. Говорила мягко и убедительно, и из нее вышла бы замечательная, великая королева.
Драгоценная моя! Ты помнишь наш первый поцелуй в десятом классе? Это случилось на зимних каникулах. Возвращаясь из гостей, мы дошли до твоего подъезда, остановились и примолкли. Мягкая тишина окутала нас. Поскрипывал под переминающимися ногами снег, кружились в неслышном танце снежинки. Ты подняла ко мне лицо (к тому времени я уже был выше тебя) с вопросительным, немигающим взглядом, и я, плохо соображая, вдруг быстро склонился и коснулся твоих губ, боясь, что ты тут же отпрянешь. Но ты не стала уклоняться, и я, ощутив теплую, нежную опору, припал к ней. Мы стояли, слившись губами, и мир вокруг нас расцветал, как финал первого концерта Чайковского для фортепьяно с оркестром. Потом ты отстранилась, поправила на мне шарф, положила руки в вязаных рукавичках мне на грудь и сказала с новой, чудесной, глубокой заботой: «Вот так носи, а то простынешь…», после чего сама потянулась ко мне. Возвращаясь домой, я останавливался, задирал голову и смотрел на восторженное звездное небо. Из его мерцающих глубин лились ликующие звуки сводного хора ангелов.
После этого нам открылась другая сторона любви, или, вернее, ее неожиданное продолжение. Поначалу невинные и смущенные, поцелуи наши становились все более горячими и затяжными. Отдельные части тела, обретавшие вдруг самостоятельность и силу, сигналили нам, что достигли красной черты, и мы переводили дыхание, краснели и отводили глаза, словно растерянные заговорщики, узнавшие истинную цель заговора.
Однажды голубино-сизым апрельским вечером мы остановились у ее дома, и я, зайдясь в пунцовом смущении, сказал: «Нина, я тебя люблю… А ты меня?» Она опустила глаза и тихо откликнулась: «Я тоже…». Я продолжил: «После школы мы поженимся. Хорошо?» «Хорошо…» – так же тихо согласилась она.
Прочное, не допускающее ни малейших сомнений доверие установилось между нами. Нина превратилась в стройную, обворожительную красавицу, неподдельной скромностью лишь усугублявшую свою, прямо таки, роковую привлекательность. Я смотрел на шальных, повизгивающих одноклассниц, и мне хотелось поскорее оказаться рядом с Ниной. При встрече я торопился ее поцеловать, подтверждая тем самым нерушимость моего чувства. В ответ она смущенно
