что эти структуры лишь формально могли считаться общественными, фактически же выполняли функции, возложенные на них государством, создавались и финансировались им. С другой стороны, на Западе многие интеллектуалы левого толка воспринимали СССР именно как прообраз «новой цивилизации», могущий служить образцом для всего мира. Так, книга видных английских социологов С. и Б. Вебб, вышедшая впервые в 1935 г., называлась «Советский Союз – новая цивилизация?», причем вопросительный знак, содержавшийся в заглавии, снимался всем содержанием книги[61]. Подобные представления активно поддерживались советской пропагандой. Уже поэтому определение «закрытое» в отношении государства представляется преувеличением.
С другой стороны, «закрытым» может считаться общество, замкнутое по отношению к иным социумам, убежденное в превосходстве собственной культуры, религии, образе жизни; черты такого общества можно найти, скажем, в той же Японии, средневековом Китае, и даже, в некоторой степени, в Московской Руси. Однако динамика развития внешнеполитических стереотипов советского общества была достаточно сложной.
Тем не менее, тенденция, направленная на «закрытость» если не государства (заинтересованного, в частности, в сохранении и расширении сферы политического и экономического влияния, в получении из-за границы современного оборудования и новейших технологий), то, по крайней мере, общества, в политике советского руководства тех лет прослеживается вполне явственно. Это проявлялось в стремлении контролировать и ограничивать как получение достоверной информации о жизни за рубежом, так и всевозможные личные (т. е. существующие помимо официальных) контакты советских граждан с иностранцами.
Исследователи уже неоднократно отмечали, что советское общество 1930-х годов «находилось в плену недавно пережитых войн и продолжало оставаться в состоянии «взведенного курка», ощетинившегося на весь мир и на себя самое»[62]. В полной мере это относилось и к психологии политической элиты[63]. Характеризуя ее, трудно найти более удачную формулировку, чем та, что содержится в одном из неопубликованных выступлений М. И. Калинина в ноябре 1934 г.: «Вот, товарищи, зарубите себе на носу, что пролетарии Советского Союза находятся в осажденной крепости, а в соответствии с этим и режим Советского Союза должен соответствовать крепостному режиму»[64].
Несоизмеримо выросший объем информации в современном обществе привел к появлению (в основном уже в ХХ в.) различных технологий, связанных с ограничением доступа к ней, регулирования, дозирования ее и соответствующей обработки, особенно в условиях, так называемых, тоталитарных режимов. Не составляла исключения и информация о внешнем мире.
Представления о внешнем мире складываются на основе нескольких информационных блоков[65]. Один из них, историософский, составляют сведения об истории и культуре того или иного государства.
Подробнее см.: Голубев А. В. «Взгляд на землю обетованную»: из истории советской культурной дипломатии. М., 2004. С. 176–177.
Сенявская Е. С. Человек на войне: опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отечественная история. 1995. № 3. С. 8.
Подробнее см.: Голубев А. В. Запад глазами советского руководства в 1930-е годы // Россия ХХI. 1997. № 11–12. С. 114–132.
РГАСПИ. Ф. 78. Оп. 1. Д. 508. Л. 11. Образ осажденной крепости был близок не только советскому руководству, но и многим достаточно критически настроенным гражданам. Так, М. М. Пришвин уже в ноябре 1930 г. так характеризовал ситуацию в стране: «Ближе всего к жизни в осажденной крепости, когда очень мало остается запасов, и все начинают ссориться между собой из-за продовольствия и думать постоянно: «поскорей бы конец». В то же время начальники, вопреки общему упадку, малодушию, ропоту, вопреки собственному домашнему неверию, на людях вслух гораздо громче, чем раньше, твердят о возможности достижений в недалеком будущем…» На первый взгляд, в данном случае речь идет в первую очередь о внутреннем положении в стране, которое, однако, о чем Пришвин писал неоднократно, было обусловлено в том числе и внешними факторами, в частности, военной опасностью. См.: Пришвин М. М. Дневники. 1930–1931. Книга седьмая. СПб., 2006. С. 278.
Высочина Т. Е. К проблеме диалога культур и роли искусства в этом процессе // Искусство и искусствознание на пути преодоления мифов и стереотипов. М., 1990. С. 96–97.
