воздуху или в целом к природе – скорее, наоборот: на шашлыки выбирался только ради мяса и выпивки, купался в море исключительно для того, чтобы размяться, на пассажирском сидении автомобиля предпочитал уткнуться в телефон, не брезговал – как обычный беспардонный россиянин – швырнуть окурок в траву или ливневую решётку, словно это урна. Однако этим утром Андрей остаться в четырёх стенах просто не мог, поскольку, вопреки невниманию к природной повседневности, по-настоящему сильно любил катаклизмы. Любил настолько, что в пиковые моменты непогоды мог ухнуть, как ухают парящиеся в бане мужики при ударах горячим мокрым веником! Когда в городе задувал матёрый ветрище, молодой человек сразу же шёл за чем-нибудь в магазин. Когда, будто плёткой, хлестал ливень, Андрей мог пойти к другу в соседний район или, стоя под подъездным козырьком, задумчиво потягивать сигаретный дым. Когда стояла невыносимая для многих жара, фанат стихий извилистыми путями бродил по кварталам. Когда ударял мороз, молодой человек спешил вдохнуть через шарф его свежесть – в точности такую, какую пропагандировали в рекламных роликах стиральных порошков, – и пройтись по ставшему твёрдым словно асфальт замёрзшему морю.
Почему Андрей не жаловал окружавшую среду – он сильно не задумывался. Если же подобные мысли и закрадывались в его голову, то почти всегда неразрывно связывались с образом России. Не то что молодой человек совсем не считал себя патриотом – нет, разные моменты приносили ему радость, схожую с чувством любви к Родине, наподобие празднования 9-го мая, исполнения родных песен на пьянках или просмотров душевных советских комедий на Новый год. Но куда чаще любитель катаклизмов презирал мир, в котором жил: хрущёвки, плоские панельки без балконов, старый общественный транспорт, бедность и на её фоне – многих людей. Андрей никоим образом не считал себя органичной частью всего перечисленного. Он видел себя другим, достойным большего, значительно более чистого, отлаженного, можно даже было несмело сказать – конечно, с некоторой скидкой, – аристократичного. Когда удавалось неплохо подзаработать на продажах, хоть случалось это не столь часто, фанат стихий стремился покинуть вызывавшую у него бытовую брезгливость страну. Он посетил дважды Сеул, до которого всего пара часов лёта, и несколько раз Китай, а точнее – приграничные Суньку с Чунькой (Суйфэньхэ и Хуньчунь. – Прим. автора), где россияне любили покутить в выходные, затовариться трикотажем, шубами или же сделать себе зубы, и расцветший за последние годы, сопоставимый по числу жителей с Москвой Харбин, в чьём старорусском центре, как прикидывал Андрей, он уже мог бы проводить экскурсии для новичков.
Однако вследствие разницы собственного менталитета с восточным молодой человек не ощущал себя в азиатских государствах своим – разве что в отношении инфраструктуры. Оттого в далёких мечтах он представлял себя жившим где-нибудь в Европе. Впрочем, Андрей отдавал себе отчёт в том, что желание его по своей сути являлось лениво-бабским, в стиле “я хочу жить в домике у моря, но ничего для этого делать не намерена, поэтому надо найти такого мужа, который меня туда отвезёт”: мужчине же почти невозможно было отыскать себе такую обеспеченную женщину, да и если бы найти удалось, то зачем ей такой бездельник был бы нужен. Любитель катаклизмов прекрасно осознавал, что для воплощения в жизнь подобных грёз предстояло реально много работать, добиваясь постоянно профессионального роста, или же элементарно по-крупному воровать. Ни к тому, ни к другому у него тяги не наблюдалось. К первому – из-за лени, ко второму – из-за страха, а по правде – тоже из-за лени. Можно, конечно, ещё было податься в Москву, куда стекались почти все нефтегазовые российские доходы, и люди за ту же работу получали в разы больше, но и на это требовалось ещё решиться, всё продумать, но главное – накопить немалый капитал на первое время. Столичный вариант Андрей в конце концов всё время отгонял от себя и сосредотачивался на более мирских делах. Например, как наступившим утром – на новой стихии.
Захлопнувшаяся подъездная дверь оставила молодого человека наедине с практически непроглядной белой пеленой – видимость составляла от силы пять метров. Никогда в жизни владивостокец не видел такого насыщенного тумана: ни очертаний тебе двора, ни окон этажей выше второго! Он достал сигарету и закурил.
На работу можно было не спешить, поскольку ещё час назад секретарша сделала массовую телефонную рассылку сообщений о том, что в офисе всех сотрудников станут ждать лишь тогда, когда туман рассеется: из-за него городские власти полностью остановили движение общественного транспорта и, как обычно, перекрыли огибавшую сопки трассу между Седанкой и Тихой (районами Владивостока. – Прим. автора). Обладатели же личных авто рисковать своими железными конями не спешили сами – на владивостокских подъёмах и спусках при почти нулевой видимости самоуверенность являлась опасной вдвойне, если не втройне. Приморским водителям ещё крупно повезло, что на улице стоял июнь, а не зима с её обледенелыми дорогами, окутывавшими заснеженные холмы.
Выпускавший струи дыма Андрей и в обычные дни не рвался на работу, а уж в свете случившегося катаклизма – тем более. Работа была для него рутинной, не интересной и, само собой, не любимой. Отучившись на архитектора,
