это был?
Бертран смотрит на меня.
– Кто это был, Бертран?
– Доктор Луи и Молли. Они уже поднялись наверх.
Через какие-то десять минут громкий оглушительный детский крик разносится по всему нашему дому. Да, точно также кричат младенцы, появившиеся в одночасье на свет божий.
Откуда-то появляются Роза и Сесилия, они бегут в спальню, снова воцаряется суета и беспокойство, а я наблюдаю за всем этим как бы со стороны. Из дверей спальни показывается доктор Луи, он немного взъерошен, пот каплями блестит на его лбу. Вслед за ним выходит Нина в забрызганном кровью переднике. Она ведёт его в столовую, чтобы угостить жидким шоколадом и ликёром.
Я слышу, как моя старшая сестра Роза на ходу спрашивает доктора:
– Простите, господин Луи, кто родился?
– Девочка. Мадемуазель Роза, у Вас теперь есть ещё одна младшая сестрёнка.
Бертран как ни в чём не бывало подмигивает мне:
– Вот видишь, я же говорил, что всё будет в порядке.
– Только па поскорее бы возвратился из Германии, – говорю я, мне становится как-то легко, свободно, будто со спины сброшен тяжёлый груз. Я тоже беззаботно улыбаюсь в ответ на улыбку Бертрана.
– Знаешь, говорят, что будет война, а твой отец дипломат.
– Война?
– С Германией.
– Ты врёшь, никакой войны не будет. Если па задержится хоть на неделю, то цветочники не получат новых партий роз, хризантем и гладиолусов, и потом нужно за оранжереями присматривать. А через месяц Морис отвезёт меня в школу.
– Я, пожалуй, пойду. Вряд ли Сесилия сегодня выйдет ко мне, она занята совсем другим.
Бертран кладёт на диван книгу.
– Передай ей это. Она просила.
Книга в глянцевой обложке, от неё пахнет какими-то приятными духами. Я открываю её на первой странице, внимательно изучаю рисунок: на нём изображена молодая девушка в сиреневом платье и соломенной шляпке с цветами, протягивающая руки к небу.
– Неужели Сесилия тоже любит Монтеня?
Бертран пожимает плечами:
– Не знаю. Я надеюсь, что ей понравился предыдущий роман.
Он уходит, практически никем не замеченный, а я спешу в спальню, чтобы увидеть новорождённую.
Августина бережно передаёт мне завёрнутую с пелёнки сестру. У неё маленькие руки, на голове появился тёмный пушок волос. Я изучаю её лицо, бархатистую кожу, смотрю в бездонные голубые глаза, которые напоминают ясное небо, только что виденное мной в книге Бертрана. Что-то не так. Совсем не так.
– Августина, она слепая, – говорю я очень тихо, но никто не слышит мой голос.
…Её назвали Бертой в честь святой Берты, когда-то пострадавшей за веру. Она лежала в колыбели в детской и не издавала ни единого звука, не плакала, не заливалась рёвом, как это делают все младенцы, когда хотят, чтобы их покормили.
