в Москве, в 1921-м заговорила со мной и Наташей о женском очаровании. Она привела рассказ Анатоля Франса “Царица Савская” и живо описала нам эту царицу, ехавшую к царю Соломону на слоне, с караваном верблюдов, везущих ее уборы и драгоценности, с толпою слуг и рабов, с музыкантами, фокусниками и ручными обезьянами. И вот царица, которую встретил Соломон, по какому-то капризу не захотела остаться, не спустилась на землю, мгновенно повернула назад и уехала со всем своим караваном, слонами и верблюдами.
– Какое в подобной женщине должно быть обаяние, какое неотразимое притяжение! – сказала тетя Соня.
Только впоследствии я сопоставила исчезновение Евгения с этим рассказом о библейской царице.
В 1969 году Ираклий Андронников навестил нас в Женеве. Один из присутствующих при этом свидании, глядя на портрет моей бабушки в молодости, спросил меня, кто это. Услыхав имя Колбасиной, Андронников вскинулся. Оказалось – может быть, единственный в России, – он помнит С.И. Чац- кину и слышал от нее о Евгении и его трагическом исчезновении.
После того как дядя Евгений пропал без вести, Софья Исааковна, оставшись одна в Петербурге, вышла замуж за присяжного поверенного Сакера, образованного и состоятельного человека, который продолжал ее баловать, как ее баловал отец. У них был один из самых блестящих литературных салонов Петербурга, и на их квартире собиралась редакция журнала “Северные записки”, который они издавали. Жизнь Сони начиналась после полудня – зимой короткий северный день уже сменялся сумерками; вечерние встречи в гостиной с пылающим камином продолжались до утра, и гости расходились на заре. Вся петербургская элита посещала эти вечера. Многие известные литераторы и начинающие писатели читали свои произведения.
В 1913 году маму – редкую гостью из-за границы, с ореолом революционерки – встретили очень горячо. По делам журнала “Заветы”, редактором которого был В.М. Чернов, мама часто бывала у Иванова-Разумника64, очень близкого к эсерам, и у него видела Александра Блока. Она бывала у Ремизовых; она знала раньше Алексея Михайловича и высоко ценила его как писателя, не соглашаясь с общим мнением революционной среды, считавшей его непонятным декадентом. У Сакеров мама познакомилась с М.М. Пришвиным.
В Париже, уже в 1920-х годах, Алексей Михайлович Ремизов, шутя, рассказывал нам, как зимой 1913-го к нему в Петербурге прибегал Пришвин и говорил, задыхаясь, о вечерах в редакции “Северных записок”: “Там зажженный камин, там белые медвежьи шкуры, там Ольга Елисеевна…” А.М., которому очень нравилось редкое отчество мамы, прозвал ее “Лесевна”, от слова “лес”.
Недели проходили быстро, и маме надо было возвращаться: по многим признакам круг полицейского надзора стал сужаться – к Чацкиным несколько раз наведывался дворник, и мама замечала за собой “провожатых”. А в Алассио мы ждали ее – без нее захворал Вадя и все не мог поправиться. Мы все четверо очень скучали по маме; у нас даже образовалась привычка – выбегать на дорогу и смотреть
