неё было проволочное ушко, и Генрих угадал, зачем – чтобы проще было вытаскивать пробку, не засовывая руки в мыльную грязную воду.
– Ну, только без нежностей! – проворчал дядька Ратмир, точно почувствовав, что Генрих готов разразиться потоком благодарностей. – Подрастёшь, покажу, из чего такое делать.
– Почему не сейчас?
– Мал потому что. И классификацию химических элементов не выучил наизусть.
Генрих виновато потупился. Не выучил.
Дядька Ратмир с третьего занятия постановил разделить самые важные науки на четыре: алгебра, о числах и величинах, геометрия, о формах (вдвоём они образовывали математику), физика, о законах мироздания и изменениях материи, и химия, о внутренних свойствах всех веществ. И если первые три давались Генриху легко, то с химией у них сложилась какая-то взаимная нелюбовь. Пока нужно было просто считать примеры, всё было просто. Но когда дело доходило до выведения формул и решения задач, на Генриха нападал ступор. Как ни старался, он не мог понять: как и по какому принципу множество совершенно невидимых и ещё не факт, что существующих веществ объединялись и превращались в новые.
Дядька Ратмир злился, ворчал, а потом решил, что ситуацию спасёт некая монструозных размеров таблица, которую необходимо знать на память. Выдав её Генриху, он сказал, что не вернётся к химии до тех пор, пока тот не вызубрит её. «Чтоб во сне являлась, понял?» – добавил он тогда грозно.
– Стойте-ка, – Генрих обернулся, держа пробку в руках, – вы сделали эту штуку с помощью химии?
– Видишь ли, – ухмыльнулся дядька Ратмир, – чтобы получить её, я взял одно вещество, которое знал, где добыть, и соединил со вторым. Понимая, как они воздействуют друг на друга, я добился предсказуемого результата. Какая наука нам даёт знания о веществах и их соединениях?
Через два дня Генрих сделал в бочке отвод для грязной воды, приладил к нему пробку и выучил таблицу.
***
В отличие от дядьки Ратмира, мама обрадовалась, когда Генрих рассказал ей о приглашении Сэма. Обрадовалась – и начала суетиться, повторяя, что нужен белый воротничок и манжеты. И строго велела:
– Не забудь почистить ногти и помыть уши!
Генрих прыснул – как будто Сэму есть дело до его ушей.
– Ох, Генрих, – проговорила мама, внезапно опускаясь на стул с воротничком в руках, – ты такой большой уже. И так похож на отца.
– Неправда, – отрезал Генрих, – ничуть я на него не похож.
– Ты просто не помнишь, – вздохнула мама, – но вы с ним – одно лицо.
Генрих помнил отца смутно, больше как фигуру, чем как человека. Он помнил мягкую душистую бороду. Помнил строгий взгляд. Бархатную малиновую жилетку с драгоценными пуговицами. А больше – ничего. Были ли у него такие же синие, как у самого Генриха, глаза? Такой же длинный прямой нос, который Генрих всё время боялся сломать в потасовке? Что ещё общего между ними видит мама? Он никогда не интересовался.
– Не хочу я быть на него похожим. Я его ненавижу.
