куколку рукопожатием? Как у Пушкина, только – фарфоровая гостья… Что это? Её точно током ударило – папироска летит в окно. В чём дело, bébé-Ляля? Так-с, значит, наша куколка ожила.
Она оглядывается, как спросонья: Илья Ефимыч, Илья Ефимыч… Я уж 30 лет и 3 года Илья Ефимыч, даже дольше. А ты думала, я Сальтеадор-разбойник, похититель барышень? Я хоть и пьян, но из хороших дворян. Господи, она и правда гимназистка…
Никитин, говорю я, девица начинает шуметь, поворачиваем оглобли, я сейчас скажу возчику. Моему Никитину не нужно повторять дважды. Всё-таки хорошо, что она уже не служит у старого Маркса: не хватало ещё историй с вопящими барышнями и их отцами. Какое-то впадение в детство, ей-богу.
Девица сдерживается, но я вижу, что её так и подмывает открыть рот: крику быть, как сказал бы царь Пётр. Спасибо только Никитину, чьих лапищ не сумела бы избегнуть даже сарептская вдова16: он как ни в чём не бывало продолжает трубить вовсю, вот уж тундряной олень! На него давно пора навесить Екатерининский крест за умение утихомиривать девиц. Ему всё нипочём.
Мы подъезжаем к месту обретания барышень – bébé-Ляля смотрит на меня, как астматик на кокаиновые капли. Да, милая барышня, это ваш дом. А вы что ожидали – пещеру Сальтеадора-разбойника? Я высаживаю её, как самую настоящую куклу. Никитин клянётся, что эта встреча наполнила его доселе пожухлое существование натуральным пленительным счастьем. Она так и остаётся стоять на ветру – выброшенная привередливой хозяйкой кукла, не умеющая сама разогнуть свои фарфоровые ручки и ножки.
Уже через час мы с Никитиным и парой лучших ребят Петербурга, с которыми через неделю поедем выступать в Ригу и Варшаву, пьём шампанское в Медведе17, и сидящая на коленях Никитина coquette замечательно умеет сама разгибать свои ручки, если нужно закурить папиросу.
Я зачем-то смеюсь своим и чужим шуткам так, точно месяц жил на необитаемом острове. Мерзкий разговор с редакцией, с издательством и с моим батюшкой – всё после. Шустовский коньяк, свежая буженина, гавенеровские сигары – вместо этого мы пьём французское шампанское и закусываем поцелуями живых, а не кукольных губ.
Позже в ватерклозете горит лампа с красным абажуром. Я опускаю глаза: мои руки, белая чаша – всё красным-красно. Мне становится страшно, и из глаз бегут слёзы.
Вернувшись, я развлекаю себя мыслью, что пушкинский Каменный гость утянул своего неловкого оскорбителя в преисподнюю, а сегодняшней Фарфоровой гостье, чтобы вернуться и утянуть меня, потребуется порядком попыхтеть, дабы разогнуть свои фарфоровые ножки… Зала кружится вокруг меня, и я слышу щебет Никитинского голоса. Право, вот медведь!
***
Фарфоровая девица
Не успел и час рассветный минуть —
Обратились твои губы в глину.
Уж устам не пыхать жаркой кровью,
И навек застыл оскал фарфорный.
О, не будьте бледно-хрупки, перси!
