Входит очередной бунтарь, распахивает тулуп: «Смотри, Тимофей, сколько я гранатов наделал!» Матери показалось, что граната зашипела, она со Зверевым бух под лавку. Маленькая – и упала. Бунтаря наповал, а отца ранило, в живот и грудь. И повезли его в Москву лечить, таким образом Зверев оказался в Москве. Его оперировали, он остался здесь, кем работал, не знаю, хирел, болел, мать работала уборщицей общественных туалетов. Оттуда и его брезгливость, он прекрасно понимал, что мать моет унитазы. Вот он ничего не ел дома и все дезинфицировал. Она знала это. Вот как я к нему попал. Перед тем как ехать, сказал: «Старик, надо в аптеку заехать». Время уже позднее, все закрылось, есть дежурная на «Белорусской».
На углу Горького и Лесной?
Нет, на левой стороне, где Ритка жила. На правой большой магазин одежды был. У вокзала Горький с палкой. А мы жили, где ресторан «Якорь», потом переулок, где трамвай ходил, а дальше мы, дом 45. Заходим в аптеку, нажимаем, выходит старая еврейка:
– Что вы хотите?
– Старуха, соды дай!
– Что с вами, что сода вам нужна?
Я говорю:
– Ну дайте ему соды.
Она приносит таблетки.
– Нет, старуха, мне не таблетки надо, а порошок!
– Что вам старуха, какая я вам старуха! Что такое? Что вы на ночь глядя ходите?
– Мне пачку надо!
– Пачку? Что вы собираетесь делать с содой?
– Старуха, дай мне пачку!
Она приносит, одну пачку.
– Старуха, мне таких надо десять!
– Слушайте, что он хочет делать с этой содой?
– Ну дайте ему десять!
– Хорошо, я дам. Но мне интересно, что он хочет делать.
А я и не знаю.
И вот он приезжает домой в Свиблово, которое называл Гиблово, открыл все порошки и все обсыпал, продезинфицировал. Пол, стол, комод какой-то стоял.
– Что ты делаешь?
– Так надо, старик, все обсыпал, теперь садись.
У нас был коньяк, то да се. И от этой соды все стало немножко блестеть.
А мать где была?
Мать там дальше. Он от матери отгораживался такой занавеской, на проволоке или веревке. Перегородка с матерью. Наутро, когда мы встали, он говорит:
– Ты хочешь есть?
– Да нет, опохмелимся да поедем.
Вышел на кухню чай поставить, смотрю, стоит блюдечко, а на блюдечке идеально вымытое, блестит, яблоко и яйцо. Он никогда не трогал, что мать готовила. Потом эта брезгливость уже в нем развивалась активно. Когда он у меня жил, я его спрашивал:
– Что ты все одежду носишь швами наружу?
– Старик, я и тебе советую – они ж за швы хватались, когда шили, а это вредно, зараза.
Когда приходили в ресторан, он просил, чтобы бутылку приносили цельную. А там же не дают так.
– Но мы не имеем
