й, которую обожает и слушает весь мир, то эдаким добрым диктатором, имеющим неограниченную власть, но делающим счастливым своих подданных. «Уж они меня любить будут по-настоящему, а не пресмыкаться, как перед нынешними…» – замечталась Ника, почти уже посылая в толпу вымученные улыбочки. Как на вручениях премий, когда коллеги раздражают, но нужно показывать, насколько их творчество тебе дорого.
Она принялась чистить белоснежные кроссовки об забор, представив, как прямо на нее бежит свора диких собак. «Прикольно будет», – подумала Вероника, даже не сморщившись. – «Интересно, выживу ли я?» С такими воодушевляющими думами она запрокинула растрепанные волосы назад и, пытаясь скрепить их крабом, укусила себя заколкой за шею, рассвирепела и топнула ногой. Собственная беспомощность всегда дико раздражала.
Успокоившись, Вероника пролезла через узкую щель в заборе, которую выломали ребята, ходившие на футбольное поле через детский сад. Тучные и всегда недовольные воспитательницы, шнырявшие по территории, законно принадлежавшей малышам, прилежно лаяли на каждого, кто осмеливался пользоваться этим нелегальным ходом. Его не раз заделывали, но всегда вновь дырявили предприимчивые подростки и бомжи, гревшиеся в котельной неподалеку. Нике пришлось на себе испытать, что значит гнев хозяек этой земли, поэтому она опасливо огляделась по сторонам. Но поблизости не было ни собак, ни теток, поэтому она приободрилась, увеличила громкость в плейере и, глазея по сторонам, поплелась в школу.
Подходя к обшарпанному зданию, служившему нескольким сотням несчастливцев помещением для коротания скучных часов на уроках и безумных на переменах, она увидела Виталину и Маргариту. Они шли вместе и живо разговаривали о чем-то. «О выпускном», – неудовлетворенно подумала Ника и нехотя кивнула, когда они заметили ее. Ожидая выдалбливания своего мозга бесконечными уговорами, она пошла рядом, рассеяно глядя на небо. Она предвидела, что сейчас девочки начнут уговаривать ее пойти на вечер, и заранее приготовилась вежливо грубить.
Утро не предвещало ничего хорошего – первым уроком стояла геометрия. Ради того, чтобы избежать ее, Ника готова была неделю выводить трели на гитаре у моста, потеснив тех, кто разживался там мелочью таким же способом, распугивая прохожих и всячески унижаясь. Она вспомнила, как по окончании десятого класса они в Витой в зловонном школьном туалете жестоко разделались с тетрадкой, причинившей им столько неприятностей – тройки по самостоятельным, душещипательные беседы с родителями и препирательства с учительницей. Во время той экзекуции за ними и восхищенно, как за взрослыми и крутыми, и высокомерно, как за тронувшимися, наблюдали второклассники. Марго в это время что-то объясняла Алине – пессимистичной девочке, которая приклеилась к их троице и доставала Нику вечным нытьем о своих проблемах. В сущности, она поверяла свои горести только долготерпимой Марго, но Ника часто сидела рядом, поэтому против желания становилась слушателем. Это было почти так же противно, как реклама по радио.
Вернувшись к мыслям о предстоящем аде, Ника начла обдумывать план мести Римме Эдуардовне, учительнице алгебры, геометрии, а по совместительству даже черчения. Та была ухоженной и импозантной дамой на непременных каблучищах. Решая задачи, она вслух советовалась с собой и вызывала неудержимые приступы хохота у класса. С приятным чувством завершенного дела сверяясь с ответом, Римма Эдуардовна супилась, остервенело стирала каракули с доски и прорешивала пример заново, снова неверно. Наконец, прерывая эти мучения, ей помогал Кирилл – прирожденный математик, до того апатично сидевший на первой парте вместе с сестрой. Сестра отказывалась разговаривать с кем бы то ни было, но ни у кого не возникало закономерных вопросов, почему она учится в обычном классе.
Гораздо лучше высшей, средней и попросту низшей математики Римме удавались сплетни и рассказы о своих многочисленных кошках, благодарно принимаемые классом по время уроков вместо голгофы у доски. Но даже это меркло по сравнению с претензиями преподавательницы русского языка, говаривашей: «Я не обязана проверять ваши сочинения. Мне за это платят копейки». И списанные с интернета труды порой пылились на учительском столе месяцами. Еще интереснее дело обстояло с географом. Посередине урока, он, бубня что-то себе под нос, вдруг вскакивал и доставал изо рта вставную челюсть, шамкал, а потом возвращал ее на место. Он был по-настоящему интересным рассказчиком, но никто из учеников, даже отличница Маргарита, не в силах был слушать его блеклый шепот. Дети платили жестокостью за его неумение поставить себя. Откуда им, семнадцатилетним, которым еще ну нужно было брать у жизни взаймы, было знать о боли и одиночестве стареющего человека, всю жизнь проведшего на задворках событий?
– Ну что, – спросила Вита, слегка пришепетывая и опережая собственные мысли, что частенько провоцировало подруг на шуточки, – ты пойдешь на выпускной?
– Ну, ничего, – ответила Ника, придерживая дверь. – Не пойду.
Стандартно начиналось выяснение отношений, длившееся до первого звонка на уроки. Ника не хотела обижать подруг и говорить им правду, потому скромно отмалчивалась,
