тому что постарался разрушить карьеру моей жены, поэтому я его вспомнил, едва увидел подпись под одной из гнуснейших статеек, а потом увидел и пару телерепортажиков, что сохранялись в интернете, которым я пользовался теперь всё чаще и шире. Увидев знакомое имя, а после и рожу, очевидно, теперь, похабную, я возненавидел его куда больше, чем некогда.
Было трое обидчиков Тани, Кочарян – мелкая блоха, пустоголовая пешка, уже сильно пониженный в должности после ставших известными махинаций со свидетелями и вообще ведением дела о мнимой смерти Курилова, висел на волоске от увольнения и судебного разбирательства. Это было объявлено во всеуслышание, но вышестоящие не спешили воплощать это в жизнь, потому что «тогда придётся открыть и пересмотреть десятки дел, которые вёл этот следователь, вы представляете, к чему это может привести?!». Но мне было достаточно и этого, и его позора, и раскаяния, правда, притворного, с которым он приносил нам, то есть Тане свои извинения.
Никитский был мною приготовлен на «сладкое», как говориться, с ним я намеревался разделаться не сразу, я хотел, чтобы он ждал, чтобы он в страхе оглядывался, понимая, что Немезида занесла над ним меч. Пусть он в ужасе ждёт.
А вот к Оскару я приехал сам. Я хотел видеть его после того, как он тысячу раз лгал мне, как пытался проституировать меня, несчастного влюблённого идиота, опьянённого воздухом свободы, которая, ринувшись за наш рухнувший железный занавес, свела с ума всех, после его шантажа, которым он изводил меня из-за того, что я отошёл от него, и не стал позволять так вольно вести его дела в Москве.
Так что я приехал к нему в Лондон, где он теперь обосновался. Я приехал только ради того, чтобы увидеть его лицо перед тем, как отдам его палачам. Я не знаю, что сделает с ним генерал Сомов, чью дочь он подсадил на героин обманом и почти насильно, как вовлекал её в свой грязный круговорот, подкладывая под тех, кто был ему нужен, отчего несчастная девушка ещё глубже скатывалась в наркотический угар. Таких было много, но только генерал Сомов имел возможности отомстить за всех. А мстить ему было за что, Лиза Сомова умерла полгода назад от последствий употребления наркотиков… Поэтому, когда я приехал к нему рассказать, кто стал точкой отсчёта в судьбе его дочери, убитый горем генерал воспрял духом.
Так что к Оскару я явился вооружённый атомными боеголовками никак не меньше. И когда он открыл мне дверь своей квартиры, то отступил с порога, побледнев.
– Ну, я вижу, узнал, значит, я не слишком изменился, и ты русскую речь не совсем позабыл, а? – проговорил я, входя. – Ну чё, как жизнь?
Я огляделся вокруг.
– Небогато живёшь, гнусные пасквили мало денег приносят? Ай-яй-яй, обидно, должно быть? Или стареющая задница потеряла в цене?
– Здесь не пгивикли демонстгиговать богатство, как в вашей вагвагской стгане, где всъо далжно блэстет.
– Ну конечно, акцент нарос, как и мешки под глазами, – засмеялся я. – Раньше ты почище говорил, да и действовал тоньше.
Я прошёл в небольшую гостиную, потолок едва по лбу не царапает, а наши ещё на «хрущёвки» жалуются.
– Выпьешь? – спросил Оскар.
– Фредриксен, одиннадцать утра, какая выпивка?
Он пожал плечами и взял сигареты, пальцы его заметно подрагивали, от волнения или пьянства я ещё не мог понять, но раньше у него не тряслись руки, он был очень уверен.
– Чьем объязан? – спросил Оскар, садясь в кресло, пристроил рядом на столике пепельницу, и, теребя в руках сигаретную пачку, будто опасаясь, что я отберу, из-под джинсов стали тощие лодыжки, поросшие редкими рыжеватыми волосами.
– «Объязан», тьфу ты… до чего ж ты жалкий, даже глумиться охота пропала, – проговорил я, чувствуя скорее отвращение, чем удовольствие от удавшейся мести.
Оскар, очевидно, не понял, что я говорю, что хочу сказать, ни впрямую, ни иносказательно, тем более.
– Я не один приехал, Оскар, – сказал я, решив сократить наш разговор.
– Что, жену привъёз? – мерзко ухмыльнулся он.
Но меня этими тухлыми ухмылками не проймёшь.
– В известном смысле, – кивнул я. – Ты сломал её карьеру, разорваны контракты, мы остались должны уйму денег.
– И… что? – он снова нервно дёрнул сизоватыми губами, выпуская дым. – Морду набёшь?
– На черта мне твоя морда… Я всё смотрю и думаю, как много времени прошло.
– Секс со сладьэнькими дьеэвачками лучше, чьеэм со мной?
– Говоришь всё лучше, Оскарик, – покивал я. – Никакого секса с тобой я уже и не вспомню. Но впрочем, разве теперь это важно?
– Ньеэт? Когда-то было важно, когда-то ты говорил, что любишь меня.
– Ещё одно враньё, этого я не говорил, – сказал я, в этом уверен,
