уезда у себя на месте император, сержант же не имеет такой роскоши, ему следует где-то работать со всей тщательностью, а где-то и спускать дела на тормозах, говорить правду и лгать, то пахать, то притворяться, чуть зазеваешься, как случается неприятность. А неприятность – это серьезно, двигаться вверх сложно, а вот вниз совсем наоборот. Тому, кого разжаловали из сержантов, нигде не будет служиться легко – загрызут полицейские. Смотри-ка, бывший сержант… то да се, пересудов будет – не оберешься. Начальству ты тоже будешь поперек горла, и тебя нарочно затравят, такое вытерпеть невозможно. Как же быть? Увы! Кто из сержанта превратился в рядового, тому лучше сразу собрать вещи и отправляться восвояси, на этой службе больше ничего не светит. Однако возьмем меня, я только в сорок лет вырос до сержанта, куда мне идти, если действительно пришлось бы собирать вещи?
Если бы я тогда подумал об этом, то сразу заработал бы себе седые волосы. К счастью, я об этом не задумывался, а лишь радовался, закрыв глаза на все худое. Более того, я в то время рассуждал так: в сорок стал сержантом, к пятидесяти – ну и что, что к пятидесяти? – вырасту до офицера, тогда можно будет считать, что не зря служил. Разве для нас, не имевших диплома об образовании и не располагавших большими связями, дослужиться до офицера было мало? Подумав об этом, я с головой ушел в работу и со стократным вниманием стал относиться к своей службе, как будто она была сверкающей жемчужиной!
Когда я отслужил сержантом два года, у меня действительно появилась седина. Дело не в том, что я наконец оценил ситуацию, просто каждый день переживал, опасаясь, что где-то ошибся и меня накажут. Днем я со всегдашней улыбкой работал не жалея сил, по ночам же спал плохо – внезапно вспомнив о каком-то деле, я с ужасом начинал обмозговывать его так и сяк, выход не всегда находился, и сон ко мне уже не возвращался.
Кроме дел служебных я также переживал за сына и дочь: сыну было уже двадцать, дочке – восемнадцать. Фухай, мой сын, поучился и в частной школе, и в школе для бедных, и в государственной начальной школе. Иероглифов он освоил всего на уровне второго тома учебника родной речи, а вот дурных привычек нахватался с избытком. Он усваивал их и в частной школе, и в заведении для бедных, и в государственной школе и мог бы сдать экзамен на все сто баллов, если бы школы ввели экзамен по плохому поведению. Ведь в детстве он потерял мать, я же все время проводил вне дома, вот он и вел себя как вздумается. Я не упрекал его в том, что он не взрослеет, и никого не винил, я лишь сокрушался, что мне не везло, что я не разбогател и не смог дать ему хорошее воспитание. Нельзя сказать, что я виноват перед детьми, я ведь не привел им мачеху и они не терпели от нее обид. Что же касается моего невезения – я смог стать лишь полицейским, так в этом не моя вина, разве человеку дано одолеть Небо?
Фухай был немаленького роста и потому отличался отменным аппетитом! За раз он уплетал три чашки лапши с кунжутным соусом, при этом иногда жаловался, что не наелся! С таким аппетитом ему мало было даже двух таких
