style="font-size:15px;"> Хуже всего был первый выход на улицу: если пойду как ни в чем не бывало, с поднятой головой, то точно упрекнут в прирожденном бесстыдстве. Если же пойти понурив голову, то сам признаешься в бесхребетности. Как ни сделай, все плохо. Но мне не в чем было себя упрекнуть, ничего позорного я не совершал.
Я нарушил обет и снова стал курить и выпивать. Что мне до везения, если ничего хуже потери жены и придумать нельзя? Я не просил меня пожалеть, не срывал зло на других, а в одиночку курил и пил, хороня печаль в своем сердце. Ничто лучше такой беды не выметает суеверия. Раньше я боялся обидеть любого духа, теперь же я ни во что не верил, даже в живых будд. Суеверия, сделал я вывод, происходят из желания приобрести какую-то выгоду. А когда неожиданно попадаешь в беду, то желания твои исчезают, а за ними, естественно, и суеверия. Я сжег алтари богов богатства и очага, что когда-то сам и смастерил. Некоторые из друзей говорили, что я стал поклоняться иностранным богам. Где уж там, я больше ни перед кем не буду отбивать поклоны. Коли в людей веры нет, то в богов тем более.
Однако я не стал печальным. От такого дела, конечно, можно с тоски помереть, но меня не скрутило в бараний рог. Раньше я был активным человеком, вот и хорошо, если решил жить дальше, то нельзя потерять эту живость. Верно, что нежданная беда может изменить привычки и характер, но я решил сохранить свой нрав. То, что я курил, пил, не верил, – все это были способы взбодриться. Неважно, по-настоящему ли я веселился или притворялся, но это было веселье! Этот прием я усвоил, еще когда ходил в учениках, после же всех потрясений что мне еще оставалось? Да и теперь, когда я скоро погибну от голода, я по-прежнему улыбаюсь и даже сам не могу сказать, искренна ли моя улыбка. Главное, что я улыбаюсь, вот когда умру, тогда мои губы и сомкнутся. С тех пор как произошла та беда и вплоть до сегодняшнего дня, я был и остаюсь человеком полезным и приветливым, вот только в сердце моем появилась пустота. Этой пустотой я обязан бегству жены – когда стенку пробивает пуля, то навсегда остается отверстие. Я был востребован, приветлив, всегда готов помогать другим, но если, к несчастью, что-то не удавалось или возникали неожиданные затруднения, то я не переживал, не кипятился, и все из-за той самой пустоты. Эта пустота позволяла мне сохранять хладнокровие даже в минуты наибольшего возбуждения, а в моменты великой радости оставаться немного грустным, мой смех часто звучал сквозь слезы – не отделить одно от другого.
Все эти перемены происходили внутри меня, и если я сам не говорил о них, – а полностью это, понятное дело, было не под силу даже мне, – то людям и неоткуда было догадаться. Однако жизнь моя претерпела и такие изменения, которые были очевидны каждому. Я поменял профессию, ушел из клеильщиков. Мне было стыдно вновь искать на улице заказы, ведь все мои коллеги и знакомые знали и Черного. Стоило им задержать на мне взгляд, как мне еда вставала поперек горла. В те времена, когда газеты еще не были столь популярны, косые взгляды были пострашнее газетных новостей. Ныне вот за разводом можно открыто обратиться
