еображая.
Исходящее стяжает
К вечеру надрыва тень.
Пусть разверзнется земля,
Ведь исход благоприятен.
Благородный мой приятель,
Через бездну мы в поля.
Вновь дракон всея земли
Взмыл, как апогей творенья,
Вглядываясь с наслажденьем
В Сень Великого вдали.
Всё имеет свой предел.
Нет греха гордыни хуже.
И творцу бывает нужен
Отдых после стольких дел.
2.Кунь. Исполнение
И всё бы было ничего: и лунный свет и первый иней.
И глины ком на верстаке, и мыслей непривычный ход.
Но всё изменится в тот миг, когда войдёт в одежде синей
Сам Мастер. Тот, кого пока смиренно Подмастерье ждёт.
Луна, огромная, как мир, сияла новенькой монетой,
На Подмастерье, свысока взирая из-под туч-бровей.
Ему же чудилось: вот-вот она расплавит рамы светом,
И правильный квадрат окна предстанет мягче и круглей.
Да полноте, подумал он, ужель я сам создать не в силах
Образчик истинной красы и женственности идеал?
Но скрипнула входная дверь: то в мастерскую Мастер в синем
Вошёл в величии своём. И Подмастерье промолчал.
Обидою сгустилась кровь в горячих жилах Подмастерья,
А честолюбие юнца мешало Мастеру внимать.
Но руки мяли глину в такт словам стоящего у двери,
Каким-то чудом уловив творенья будущего стать.
И вдруг – о чудо! – словно вихрь в него ворвался звонким пеньем,
Глаза сверкнули, тихий вздох, и локон, что на лоб упал…
След жёлтой глины на щеке… А Подмастерье в упоеньи
С восторгом отрока взирал на воплощённый идеал.
3.Чжунь. Изначальная трудность
Когда в душе опять саднит и Словом прёт наружу Нечто.
Когда пока не ясен смысл, нет рифмы и хромает слог,
Как важно точно уловить, не дать угаснуть в бесконечном.
И хорошо. И карандаш. И на листок.
И начинается игра в перегонки с воображеньем,
С туманным образом на звук, с рассудком в прятки на стишок.
То вдруг в карьер, то резко вспять. И кони бьются в напряженьи.
И записал. И даже две. И хорошо.
Ан нет! В бессилии тупом долблю башкой твердыню стенки,
Что настроение ушло, и образы, и колдовство.
Как жаль, что снова не успел с нисшедшего содрать все пенки!
А, чёрт возьми, а может взять – да и по сто?
Так остограмившись навскид, спрошу себя опять: зачем я
Копаюсь в собственной душе, ищу порок, итог и прок?
А вдруг мне просто не дано понять стихов своих значенья?
Мол, не сумел, мол, опоздал, мол, дал зарок…
Но эти двадцать с лишним строк! Какая прелесть, боже правый!
Какой нечеловечий дар для человеков всей земли!
А впрочем, я же знаю: вы вне всякого сомненья правы.
Уже забрал. Уже сложил. Уже свалил.
Когда в душе опять саднит, как будто там две сотни кошек,
Я неуместную постель с глухим отчаяньем стелю.
И неуместный свет гашу, и бью двух неуместных мошек,
И тихо сплю, как неуместный во хмелю.
4. Мын. Недоразвитость.
Волк, седой от старости, говорил кутёнку:
«Хватит дурью маяться, ты уже большой.
Все щенячьи радости кончились, пойдем-ка,
Стану обучать тебя радости иной».
Говорил так старый волк, в строгости скрывая
Мудрость многолетнюю, опыта суму.
