оценила её взглядом в спину:
– А это кто?
– Ненила, солдатка. У неё мужа в нынешнем году в рекруты забрили, а она вот-вот должна была родить. А его убили на войне. Я пожалела её и взяла в дом. У неё никого не осталось, только дочка-младенец.
– Что-то я её не помню.
– Не помнишь? А она-то помнит, как ты с ними играла раньше, как в «Просо» играли.
– Скажи мне, Лиза. Тебе здесь оставаться страшно?
Она опустила маленькие глазки и пожала плечами:
– Мы боимся с Аглаей Макаровной, что, если из Твери люди бегут, то и до нас французы дойти могут. А защитить нас некому.
Лиза с гувернанткой занимали половину дома, а в жилых покоях Чубаровых пахло пылью и прохладной древностью. Екатерина, не переодетая с дороги, ходила по пустынным комнатам. Зашла в свою маленькую спаленку, где по-прежнему стояла её кровать с белым пологом. Старинный туалетный столик с тройным зеркалом укоренился здесь ещё с прошлого века. Он покрылся таким слоем пыли, что на ней впору было рисовать. Добротный шкаф красного дерева до сих пор заполняли Катины старые платьица. Её рука качнула скрипящую дверцу: там лежало и белое платье с затёртым болотным пятнышком спереди…
Раффаеле в кабинете Ивана Дмитриевича рассматривал выгнутую казачью саблю с медной дужкой. Ножны, деревянные, обтянутые кожей и перехваченные медью по старому образцу, висели на чёрном ремне над кроватью.
– Это сабля отца, – Екатерина тихо подошла сзади. – На ней надпись имеется.
Она с девичьей осторожностью перевернула в руках Раффаеле блестящий стальной клинок и прочла:
– «За верную службу и храбрость в бою против шведов». Жалованная, от Императора Павла. Отец дорожит ею.
– Каттерина, я думаю, что стоит взять её с собой. Мы едем на войну – и не имеем оружия. Я не подумал, имея в голове одну идею догнать вас. Вы позволите мне взять саблю вашего отца?
– Берите, если надобно, – отозвалась она без интереса и отошла к письменному столу.
– Я смотрю ваш дом, – Раффаеле улыбнулся. – Я не видел, как живут русские в деревне…
Из окна за письменным столом виднелась берёзовая роща и шлем деревянной ротонды. Некошеная трава клонилась к земле, прибитая тающим инеем. В ней цвели флоксы, посаженные ещё в те времена, когда Екатерина жила здесь. Сад зарос и одичал.
– Меня сейчас одно тревожит, – она приподняла белую прозрачную штору. И повернулась к Раффаеле. – Как быть с Лизой? Она остаётся здесь одна с гувернанткой, когда Тверь оказалась вблизи от театра войны. Конечно, может статься, что французы не дойдут сюда. А если дойдут? Я не буду знать покоя, если оставлю её здесь. Отправить её в Петербург я не могу. Что она скажет maman за меня? Мои бедные родители думают, что я намереваюсь здесь жить. Они не знают здешних слухов. И дай Бог, чтобы не узнали!
– У сеньорины Элизы нет родных?
– Нет. У неё никого не осталось. Впрочем, есть одно семейство в городе Угличе…
– Этот город далеко от вашего имения?
