документам о Виши и об антисемитизме в Восточной Германии Франция и ГДР перестали быть исключительно борцами Сопротивления; после дела Курта Вальдхайма и дискуссии о Едвабне Австрия и Польша перестали быть исключительно жертвами; и даже нейтральной Швейцарии пришлось разбираться с «историческим наследием» своих банков и пограничных служб. Всюду новые источники и исследования вызывали прилив воспоминаний, горячие общественные дискуссии, которые ставили под вопрос уникальность и исключительность господствующего национального нарратива.
4. Новое значение свидетельствования. Но есть в истории преступления, о которых нет ни исторических, ни архивных документов. Джудит Батлер ввела в оборот понятие «нормативного насилия» для обозначения властных отношений, в которых формы одностороннего насилия оказываются не только возможными, но и считаются естественным, так что никому не нужно оправдываться. Это касается прежде всего преступлений, связанных с колониализмом и рабовладением, то есть такими формами эксплуатации и истребления, которые в период совершения преступлений воспринимались как само собой разумеющиеся и не нуждающиеся в объяснениях. Однако там, где отсутствуют архивы, существует другой источник правды, а именно голоса жертв, веками остававшиеся не услышанными. Самым большим архивом страданий чернокожих в США является джаз, который занял центральное место в американской культуре, но так и не получил признания как законного свидетельства. Мы говорим сегодня об этих голосах как об «устных свидетельствах». Они подтверждают исторические травмы, о которых нет письменных источников. Ныне устные свидетельства (testimony) также нашли доступ в историческую науку.
5. Новая мемориальная культура диалогична. Это отличает ее от национальной памяти, которая традиционно монологична. Существенную роль играет при этом не только гордость. Повышенная сосредоточенность на жертвенных эпизодах собственной истории исключает для нее возможность стать формой духовного самоотчета и ответственности, к которым призывает Хёйзинга, и позволяет «забыть» о собственной вине. Логика национальной памяти определялась и определяется дефицитом места: собственные страдания занимают обычно очень много места и вытесняют страдания, которые были причинены другим. Историк Марк Блох сравнил однажды национальные памяти с «диалогом глухих, которые невпопад отвечают на вопросы друг друга»59. Но в Европейском союзе национальные памяти больше не изолированы, они неразрывно связаны с памятью соседей. Политические и культурные рамки ЕС сделали уже многое для того, чтобы национальные памяти стали более восприимчивыми друг к другу, более чуткими к собственной вине и к страданиям других. Вместе с тем также справедливо и иное: если монологизм национальной памяти вновь укрепится, европейская интеграция не сможет развиваться дальше.
Резюмируя изложенное, можно сказать,
