style="font-size:15px;"> – Успокойся, друг. Тут ничем не поможешь.
Ссадив детей рядком на обочину, Захар перекладывал вещи. Поладнее, по-мужски. Перевязывал веревками, крепил, подтягивал. Бранко ушел к Милице. Совал ей еду, деньги; она молча отводила его руку. Он рассердился, накричал. Тогда взяла, низко, до земли поклонилась.
– У вас есть деньги, Олексин?
Поляк уже вывернул карманы и теперь смотрел на Гавриила. Смотрел как-то с недоверием, почти зло. Поручик достал все, что у него было, отдал Отвиновскому. Поляк прошел к обочине, чуть не насильно сунул женщине их волонтерское жалованье. Потом вернулся.
– Турки прорвались, что ли? – спросил Гавриил.
– То не турки, то башибузуки. Иррегулярный сброд, сволочь всякая.
Через час расстались. Женщина по-прежнему шла рядом с волами, шагала босыми, до крови сбитыми ногами по пыли, так ни разу и не оглянувшись. Скрип медленно замирал вдали, а навстречу тянулся новый обоз, шли другие волы, другие женщины, другие дети. И только тот же скрип, словно стон, висел над пыльными сербскими дорогами.
К полудню их нагнал штабс-капитан. Прискакал на сытой паре с казенным – в форме – кучером.
– Спасибо властям, а то бы потерялись!
Пристроился позади повозки, пылил наравне со всеми. Когда поляк отошел, спросил негромко:
– Там все толковали о каком-то ноже. Вы не видели ножа, Олексин?
– Нет, – помедлив, сказал Гавриил; ему нелегко было солгать: нож лежал в кармане.
– Жаль, – вздохнул Истомин. – Это затруднит действия полиции.
– Разве у них есть полиция?
– Полиция всегда есть, – важно сказал Истомин. – Раз есть государство, есть и полиция. Да, весьма жаль, что вы ничего не заметили, – я говорю о ноже. Это ведь не простое убийство, Олексин, не простое! Это политическое убийство.
– Политическое?
– Убит агент французской тайной полиции, – понизив голос, сказал штабс-капитан. – Я знал, что он идет по хорошему следу, знал! И – такая неосторожность!
– Неосторожность?
– Дичь была опасной, поручик. Вы, конечно, слышали о Парижской коммуне? Остатки инсургентов разбрелись по Европе и, естественно, проникли сюда. Учтите это, поручик.
– Мне-то зачем учитывать?
– Вы мне симпатичны, Олексин, поэтому учтите. На будущее. Глупость только тогда является глупостью, когда совершается вторично.
– Я вас не понимаю, Истомин.
– Понимаете, поручик, не хитрите. Хитрость не ваша стихия.
Через сутки близость фронта стала еще заметнее. Беженцы почти исчезли, зато появилось множество сербских солдат – в одиночку и командами. У мостов и на перекрестках стояли часовые, в кустарниках виднелись палатки, всадники в форме то и дело проскакивали мимо с видом важным и озабоченным.
Переехали через охраняемый мост, и в зелени садов открылся Делиград. Над большим домом виднелся флаг Красного Креста.
– Вот
