ее напоминающим путы… Пять минут – прелюдия. Хотя нет, прелюдия – это громко сказано. Это время на то, чтобы она показала мне себя, чтобы я успел ее захотеть. Иногда она быстро раздевается, иногда пытается предпринять нелепые попытки возбудить меня зазывными танцами и движениями, иногда начинает неловкие беседы, которые я тут же пресекаю. Она здесь не для того, чтобы болтать. Двадцать минут – сам секс. Ровно столько мне хватает, чтобы утолить природный инстинкт. Без изысков, смакования… Быстро, по делу, так, как я хочу. На то, чтобы она быстро оделась, получила свои деньги и ретировалась из комнаты, – оставшиеся семь-восемь минут. На этом этапе она обычно демонстрирует скучную предсказуемость. Цепляется за них как за последний шанс. Пытается придумать нелепые поводы задержаться или просит дать ей время принять душ. Я галантно улыбаюсь и небрежно киваю в сторону комода у входа, где ее дожидаются честно отработанные деньги.
– Там не только гонорар, но и ключ от другого номера в этом же отеле. Иди прими душ там. Если хочешь, останься там на ночь, а с утра вкусно позавтракай. Номер оплачен. Спасибо тебе. Мне было хорошо.
Опытные и мудрые на этом моменте мило улыбаются в ответ и молча ретируются. Глупенькие и наивные в деланной обиде кривят губки, калькулируя в голове, как же все-таки было бы хорошо поймать такую крупную рыбу, как я. Именно калькулируют. У них там внутри аппарат, переводящий любые мысли в валюту. Я давно это понял.
– Вы даже имени моего не запомнили… – говорит она, ненароком проводя пальчиком по своему бедру, выпячивая зад, откидывая копну волос назад.
– Запомнил, – отвечаю я, закуривая не спеша и улыбаясь. Пока улыбаюсь, потому что восемь минут еще не прошли. Я еще готов терпеть ее назойливость.
– И как меня зовут?
– Тебя зовут Красавица. Ты очень хорошая и наверняка будешь счастлива, если одумаешься и начнешь заниматься чем-то дельным по жизни. Но это уже не моя проблема и не моя повестка. Прошу, оставь меня сейчас и уходи, пока я еще добрый и мягкий после секса…
На этом этапе ее глаза округляются в испуге, и она все-таки ретируется… А я, наконец, облегченно выдыхаю.
Она – это собирательный образ всех женщин на стороне, которые оказываются в моей постели. Эскортницы, шлюхи, простые потаскушки с вечеринок, готовые дать просто потому, что от тебя приятно пахнет и ты в хорошей физической форме. Я не помню их лиц, запаха, голоса… Для меня они все давно на одно лицо… Как и номера бесчисленных отелей, где я их регулярно трахаю отведенные из моего плотного рабочего графика пятьдесят пять минут.
Среди них, хоть и редко, но есть те, кто задерживается со мной чуть дольше. Не потому что я испытываю к ним мало-мальское чувство привязанности. Нет, просто в тот момент так удобно. Просто лень озадачивать себя или помощника поиском новой телки на раз. Но парадокс в том, что их имена я тоже не помню… Для такой категории девиц у меня есть специальный телефон, который кочует от одной к другой. И в записной книжке он фигурирует как «Красавица»… Так удобно… Когда я позвоню ей и скажу, чтобы к отведенному часу была у меня, не придется вспоминать ее имя.
Сегодня я хотел грубо. И девчонка, в принципе, дала все, что я от нее требовал, но… Удовлетворения и расслабленности, пусть и недолгой, не наступило. Я все еще был напряжен до предела, взбудоражен. Голова пухла от обилия мыслей, переживаний, воспоминаний…
Глава 2
Алан
Да, сегодня я вспоминал… Много вспоминал… А было, что вспомнить…
Я вспоминал то время, когда умер. Да, это было именно так. Я именно умер. Семь лет назад я, двадцатипятилетний парень, умер… Умер тот Алан, кто умел любить… Кто мечтал… Кто строил иллюзии и нелепые планы… Умер в ту минуту, когда стоял и смотрел, как мигают красные проблесковые маяки на фюзеляже самолета, плавно удаляющегося в направлении взлетно-посадочной полосы… Умер, когда бил что есть дури по стеклу в зале отлета в аэропорту.
Дальше вспоминать трудно. Все как в тумане. Я почти не помню шума от треснувшего и разлетевшегося на осколки стекла, не помню, как болели разбитые о него в кровь, до мяса, кулаки, не помню своего истошного крика, зовущего Ее обратно… Посылающего в темноту ночи мольбы вернуться, одуматься, дать нам шанс…
Я почти не помню, как оказался в кутузке за устроенный в аэропорту дебош. Совсем не помню, как меня оттуда вызволили. Не помню ничего… Только пустота, черная дыра…
Зато в памяти отпечатались мокрые, красные глаза матери, которая мне отчаянно шептала слова любви, обнимая и пытаясь успокоить… И я даже каким-то макаром умудрялся читать по ее губам «мой мальчик»… Только по губам, потому что в голове стоял такой гул, что слова я не слышал.
Говорят, все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Но я не знаю, стал ли сильнее после того кошмара. Окружающие уверены, что да. Что спустя два месяца после депрессии я проснулся другим человеком. Я же в глубине
