теперь половина города будет пережевывать, что вы расстались. Жуть.
– Не преувеличивай, – спорю я, но не очень активно. – Знали только близкие люди.
Звонок в дверь прерывает наш разговор. Я демонстративно отворачиваюсь к окну: я никого не жду, никому открывать не планирую. А Филипп после третьего звонка не выдерживает.
– Пойду открою, – говорит, поднимаясь.
– А если это Валера?
– Дам ему в морду. Фингалом ее, конечно, вряд ли испортишь, но хоть какая-то метка. А потом как захочешь – или впущу, или нет.
– Не надо его впускать! И вообще-то он был сегодня у нотариальной конторы. Ты что, его не заметил?
– Это надо было выходить из машины. А если сам пришел – значит, на фингале настаивает.
Я слышу, как Филипп с кем-то переговаривается. Голос мужской, приглушенный. Валера? Все-таки он?
Вскоре Филипп возвращается. Один. С какой-то коробочкой в упаковке.
– Курьер?
– Мне кажется или я слышу разочарование?
Конечно, кажется. А чтобы меньше казалось, я поворачиваюсь к окну.
– Завтра же вышлю ему следом за чемоданами.
– Как хочешь.
Услышав какой-то треск, оборачиваюсь и бросаюсь к Филиппу. А он уже ножом ловко вспорол упаковку.
– Завтра вернешь, – говорит примирительно. – А сегодня мы посмотрим, от чего ты отказываешься. Поверь, так ему будет только больнее.
Логика в этом есть. Ну или думать так помогает вино, но мы выуживаем на свет продолговатый футляр. Открываем его. Браслет – массивный, с красивыми изумрудами.
– Ого! – присвистывает Филипп. – Кажется, я уже нашел того, от кого готов принять золотишко!
Радуется он, правда, недолго. Переводит взгляд на меня, смотрит на браслет и дает совсем другой комментарий:
– Да не, не подходит. Камней пожалел!
– Посмотрю, что ты подаришь жене.
Он хмыкает. Закрыв футляр, кладет его на верх холодильника, но я, чтобы не забыть, забираю в сумочку. Завтра отправлю с курьером. Похоже, в этом месяце у них будет перевыполнен план.
– Мне торопиться некуда, – говорит Филипп, когда мы снова сидим за вином. – Вот будет, как тебе, тридцать три…
Да, в отличие от меня, ему повезло. Во-первых, он младше, ему двадцать семь. А во-вторых, мужчинам по умолчанию дают куда больший срок для свободы. Это на женщин окружение давит.
«Тебе уже тридцать…», «Тебе уже тридцать один…», «Тебе уже тридцать два»… Подозреваю, меня ждет новая мантра: «Тебе уже тридцать три! Что же делать?!»
Мы долго сидим, о чем-то болтаем, молчим. Я даже верю, что все – справилась, вычеркнула, стерла, забыла. А когда захожу в нашу комнату, душу берет в тиски такая тоска, что хочется свернуться в клубок.
Тишина. Тишина больше всего раздражает. Обычно она разбавлялась шагами Валеры, его дыханием, его голосом, шелестом, когда он
