дома. Оставив нас в маленькой прихожей, монахиня удалилась куда-то вглубь здания, объяснив это надобностью разыскать ту самую Изабель, с которой они тут пригляд ведут.
– Задолбала, коза унылая, – едва слышно пробормотала Злата вслед уходящей тётке.
Дая сдавлено хрюкнула, явно сдерживая смех. Я же, состроив неопределённую гримасу, дёрнул сестру за монашеский балахон.
– Чего?! Не так, что ли? Бубнит и бубнит, даже не нуждаясь в ответах, – буркнула малая.
Я снова молча дёрнул её за полы балахона.
Злата окинула меня с ног до головы долгим изучающим взглядом, после чего дёрнула мою сутану в ответ и, показав мне язык, с довольным видом спряталась за Даю.
Дая, в свою очередь, прикрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу смех. Не в силах говорить, девушка сделала большие и страшные глаза, погрозив мне пальцем, мол, хватит.
Я демонстративно шмыгнул носом и принялся невозмутимо рассматривать живописные паутинные узоры под потолком. А авангардно смотрится. Специально они её тут разводят, что ли, такую густую и затейливую? В сочетании с потемневшими деревянными балками, это впечатляло.
Вскоре женщина вернулась в сопровождении девушки лет двадцати на вид. Её внешность, как и имя, подходила под выданное вицероем описание. Довольно высокая, примерно на полтора вершка ниже меня. Судя по паре выбившихся прядок, волосы светло-русые, длину их, правда, было не видно под накидкой и платком. Голубоглазая… Ах нет! Скорее всё же цвет серо-голубой, какой-то переливчатый, глубокий и словно бы многослойный, с почти осязаемой, для меня, фактурой нежного крыла бабочки. Овальное лицо, на удивление, не худое, как у многих молоденьких послушниц и монахинь, и не оплывшее, как у сестёр в возрасте, а вполне здоровое и живое, с мягкими чертами. Фигуру скрадывал просторный балахон монахини. А жаль. Я мог поспорить, что стесняться девушке там было нечего.
Впрочем, внешность – не главное. Портретов-то мне не показывали. Зато молитвенные чётки и особенности того, как их будут держать, описали подробно. И именно на руки девушки сейчас упал мой взгляд, ловя каждую деталь.
Они были собраны из деревянных бусин, как и большинство таких чёток, но дерево далеко не всегда покрывалось тёмным лаком, потому что это заметно дороже. А ещё на чётки мало кто вешал серебряный медальон с изображением фидеосианского символа, и уж совсем редко разделял десятки бусин серебряными пластинками. Обычно эти символы тоже вырезали из дерева, а если кто и находил деньги на металл, то это была более дешёвая медь или бронза.
Внимательные глаза молодой монахини быстро осмотрели нас, и я ощутил узнавание. Но в следующее мгновение её взгляд снова обрёл прежнее кроткое спокойствие. Тонкие, девичьи пальцы продолжали размеренно перебирать бусины чёток, замирая на каждой серебряной пластинке и плавно обводя её контур – не типичное движение для вестарийцев. Те редко просто так перебирают бусины и никогда
