Сашу за рукав футболки. Левин, шурша «адидасом», согласно кивнул:
– Позвоните вы, Александр. Может, он на нас обиделся. Может, он велел отвечать, что дома нет.
Между автобусной остановкой и платформой поезда стояла покосившаяся красная будка. Мимо неё апатично прошёл тяжелогружёный Толя, а следом налегке роковая, хотя и унылая женщина, виновница дуэлей и кровавых убийств – Таня Таволгина. Шустрый Брюс уже стоял у расписания электричек, а Марецкий, конечно, куда-то делся.
– Да вряд ли он дома…
– А вы позвоните! – настаивала Майя, а Левин согласно кивал. – Если правда его нет, значит, что-то случилось. Значит надо искать. И рассказать о том, что случилось в лесу.
– А что случилось в лесу? – спросил Брославский. – Ты сварила на редкость невкусную кашу и очаровательную вермишель. Где ты предлагаешь это рассказать, на телевидении?
– У вас, что монетки нет? – догадался невыносимый и одарённый Левин.
– Нету.
– Ну так возьмите у меня монетку, Александр. И позвоните, пожалуйста.
Брославский вошел в раскалённую солнцем будку. Там остро пахло растаявшим много лет назад мороженым по восемнадцать копеек за стаканчик. Трубку сняли сразу.
– Ну? – произнёс вместо вежливого «алло» голос человека, ответственного за всё…
«Крыша поехала, крыша поехала», – застучало в голове отчётливо, заглушая дикое пение над лесом. «Не стра-ашно?..»
Стало страшно, и от этого Светлов снова почувствовал себя самим собой, Виктором Сергеевичем Светловым, немного боящимся, как бы не спятить, – дело-то привычное. Он несильно ударил себя кулаком в челюсть. Мозги встряхнулись, кепка едва не слетела с головы, но стало заметно полегче. Голос, тянувший высоко и жутко: «Не стра-ашно? да-а?», – почти заглох, остался только запах дыма в мокром лесу. Но и он всего лишь померещился. Светлов пристально взглянул на муравейник. Муравейник как муравейник, никакого дыма, никакого огня, никакого дождя.
Светлов поднялся с бетонного обломка дота и поспешно стал спускаться по тропинке к мосту. «В город, в город уехать, отсюда. „Бригантину“ и примкнувших к ней мне сейчас видеть никак нельзя, опять сорвусь». Ветки кустов, росшие слишком низко над тропинкой, били по лицу – издержки высокого роста, – кепку пришлось придержать руками. Казалось, Муравьиный Лес даёт на прощание несколько звонких пощёчин, чтоб окончательно привести в себя несмышлёныша, который бегал тут по тропинкам, когда был ещё совсем мал… Запах дыма всё ещё щекотал ноздри. Детское воспоминание, куда ж от него денешься. Светлов бежал к мосту, мотая на ходу головой, ноги сами находили привычные изгибы тропинки. Вспомнил про рюкзак. «Пусть сами несут или пусть оставят, как хотят – наплевать!». Инстинктивно обогнул лужу, где в липкой грязи легко поскользнуться. Речка, шаткие брёвна моста, жёлтый песок там, сверху, с шоссе иногда
