ни дождя, ни солнца, а сегодня вдруг да вызвездило. Обычно в ритуал перед сном входит не только поход «до ветру», но и, как ни странно, послушать собак
Сегодня Федор малость припоздал, – и большинство из них уже спустили с цепи, – вместо скулежа отовсюду доносится веселая перекличка лаем.
«Леха Илларев почему-то Полкана не выпустил? Ага, выпускает. Санины к сыну уехали. Рекс теперь до утра будет скулить. А это-то кто? Санька Иваньков со своей Найдой в лес уехал. Берту грешно не узнать, а это? Вой какой-то чудной? – Федор недоуменно потер черепушку, и, зябко подернув плечами, взялся за щеколду.
«Однако…», – дверь он так и не открыл. Машинально пошарил по карманам – закурить бы, – но сообразил, что стоит в одном исподнем.
«И не собака, как бы, и воет, не понятно, откуда». – и тут же, возбужденно хлопнул себя по лбу: вой-то доносился от Петрухиной бани. Человеческий вой.
В одном исподнем Федор выбежал за калитку.
«фонарик бы взять», но сам уже выбежал на улицу.
Наощупь бежать не пришлось, – луна уже поднялась над крышей его дома, и тропа к бане хорошо просматривалась. Правда, в бане было темно, и спотыкаясь и чертыхаясь, пришлось добираться наощупь.
– Петро, что с тобой?
– Б-б-бо-бород-а, – Только и сумел вымолвил Петруха.
– Ах ты, мать моя честная. Да, как же это ты так? – Запричитал Федор. – Да, как же тебя угораздило-то? Вот сердешный. Ишь как замепз. Вот ведь как …. Да, что делать-то?
– Б-б-бо-бо-бороду отрезай!
– Подожди, бревно подниму ….
Но и ему, как он ни тужился, бревно не поддалось.
– Режь, говорю, голову, – Отчаянно прохрипел Петруха, теряя самообладание.
– Да как же бороду-то? Пошто Давай-кось вдвоем: ты топором, и я… топором. – Засуетился Федор.
Так и сладили.
Бревно поддалось, высвободило бороду, и Петруха без сил опустился на шпалу, и заревел в голос.
– Да, ты что? Да, зачем? Да, не надо. – Закрутился вокруг Петрухи Федор.
А тот, словно бы и не видел спасителя, и, не стесняясь, голосил, даже не смахивая крупных соленых слез.
*
И у Федора терпение не железное: покрутился-покрутился, и, наконец, решился, насильно поднял Петруху, поставил на ноги и повел его, все еще всхлипывающего, подобно ребенку, к дому.
Первым делом он раскочегарил пузатый самовар, затем деловитл соорудил яичницу, уверенно отыскал в горке бутылку «Столичной», – знал, что у Роговых всегда в запасе есть, и знал, где ….
Навел стакан пунша. – Пей.
– Не. Один не буду.
Пришлось налить и себе.
– Ну, будем здоровы.
Петруха поднес стопку к губам. Поморщился. – Не могу.
– Пей. – И Федор сказал то, о чем Петруха сам не решился сказать себе. – Мне
