цати минутах ходьбы, в отличие от подруги, которая приехала из Переделкино. Я начала опаздывать на регулярной основе после переезда в центр (парадокс!). До этого я одиннадцать лет ездила на электричках и за мою пунктуальность отвечало расписание пригородных поездов, а сейчас только я сама – поэтому система начала давать сбой.
Подруга не обиделась на опоздание, наоборот, сказала, что было время заняться своими делами (она репетитор по французскому языку – готовилась к уроку). Сначала говорили о чем‐то отвлеченном, но темы, беспокоящие нас, то и дело просачивались. Близкий человек подруги попал в серьезную судебно-юридическую тяжбу, и никто не понимал, как ему выпутаться, даже адвокаты. Я же сходила с ума от чувства тревоги и страха, которые переполняли меня перед выходом книги «Раньше девочки носили платья в горошек». Со стороны может показаться, что перспектива того, что твой близкий сядет на несколько лет в тюрьму, намного хуже, чем переживания из‐за книжки, но самое низкое, что мы можем сделать по отношению к себе и другим, – мериться страданиями, поэтому в моем повествовании такого не будет.
Бóльшую часть времени мы обсуждали предстоящий суд, а еще – как он будет проходить, какой могут вынести приговор, что делать и кто на самом деле виноват. Ближе к концу нашей встречи подруга меня спросила: «Кать, ты как? На тебе лица нет». А я понимала, что мне очень плохо. До панической атаки оставалась пара минут, и мои попытки выразить всю мешанину чувств, мучающих меня, закончились чем‐то похожим на: «Не знаю… Мне очень страшно. Я боюсь, что от меня все отвернутся». Мы говорили о чем‐то еще, но о чем именно, я не помню, а потом началась она…
– Встретимся на улице, – сказала я, спешно накинула куртку и пошла к выходу.
Если верить чату в «Телеграме», мы встретились десятого марта, весной, но асфальт был безрадостного серо-белого цвета от реагентов, а я – в зимнем черном пуховике Nike. В этот же день, за несколько часов до встречи, я объявила в «Инстаграме»[1] старт продаж билетов на закрытую презентацию книги, до которой оставалось чуть меньше двух недель. Впереди еще был день рождения. Приезд мамы. Позади – уже упомянутый переезд в центр, много работы, перенесенный ковид, отмененные из‐за него путешествия и в целом мой тревожно-мнительный психотип, который сформировался в детстве и шел со мной рука об руку до сегодняшнего дня.
Когда у тебя начинается паническая атака, первое желание – куда‐то убежать. Если ты в помещении, то выбежать на улицу. Если на улице – где‐то спрятаться. Я вышла и, глубоко дыша, ждала подругу. Поняла, что меня потихоньку отпускает, но не до конца. В груди что‐то неприятно сжималось; страх, что сейчас подкосятся ноги и я упаду, не покидал. И тревога… Казалось, что тревога захватила все мое тело, стала им – и у меня нет шансов вернуть его обратно.
Подруга вышла ко мне. Мы медленно двинулись к Триумфальной площади. Сначала я попросила ее говорить со мной, чтобы мне не было так тревожно. Потом – помолчать, потому что от разговоров тревога только нарастала. Мне казалось, что я вот-вот умру: упаду, закачу глаза в припадке – и мелькали все остальные ужасные картины растревоженного сознания. На одном курсе спокойной жизни (кажется, так он и назывался) учили во время панических атак сосредотачиваться на ощущениях в теле. Если тебе плохо и кажется, что сейчас умрешь, вполне логично вызвать скорую. Но врачам надо что‐то сказать: болит в груди, не могу дышать, отнимается нога – только так они смогут помочь. Я прислушалась к телу и поняла, что у меня ничего не болит, не колет, не тянет, не отнимается, а еще вспомнила слова своего предыдущего психолога о том, что в мире не было зафиксировано ни одного случая смерти от панической атаки. Эта мысль принесла мне облегчение, когда я стояла, облокотившись на гранитный фасад здания напротив памятника Маяковскому.
– Может, домой? – предложила подруга.
– Нет, к психологу, – ответила я, и она довела меня прямо до кабинета (спасибо, Лиля!).
Паническая атака отпустила на сороковой минуте сеанса. Я чувствовала себя как после бани или усиленной физической нагрузки: очень уставшей, но с приятной истомой в теле, которая символизировала радость от того, что я выжила (хотя мое тело умирать не собиралось, но психика была убеждена в обратном). Наверное, я хотела прийти на сеанс с каким‐то конкретным запросом, но всю встречу мы говорили о панической атаке и о том, что к ней привело, а перед этим, конечно же, психолог меня стабилизировала.
Я заземлилась, дышала; она дала мне чувство безопасности, сказав, что рядом и, если мне станет плохо, сможет вызвать скорую помощь…
– Знаете, я написала очень откровенную книгу, и мне очень страшно.
– Чего именно вы боитесь?
– Что близкие от меня отвернутся.
– Хорошо, допустим, они отвернулись. Что тогда?
– Мне будет очень больно.
Забегая вперед, скажу: от меня никто не отвернулся. Уверена, обиделись, но пока еще об этом не сказали
В книге есть упоминания социальной сети «Инстаграм». Деятельность компании Meta Platforms Inc., которой принадлежит «Инстаграм», запрещена на территории Российской Федерации, поскольку признана экстремистской.
