все преграды, будто видел в темноте.
В монастыре доживал свой век ещё один Василий, тоже местный: он еле ходил, ничего почти не видел, зато исходил молодым весь бывший Союз, был самым настоящим странником, за это не однажды сидел. Когда он стал немощным и вернулся на родину, местные пьяницы отнимали у него пенсию и пропивали ее, а Василия порой и били. Так шло, пока он не поселился в монастыре. В обитель часто привозили самых разных несчастных людей: потерявшую память женщину, больных старичков, брошенных детей. Монахини ухаживали за ними, кормили их на общей трапезе, мыли. Одно время брали и детей-сирот на лето, чтобы оздоровить и подкормить – без всяких официальных бумажек. Сейчас так уже нельзя.
Обитель была галереей совершенно разных и, я бы сказала, причудливых человеческих образов. Например, иногда к нам в домик подселяли какого-нибудь Божьего человека, и он поражал своеобразием взгляда на мир или изумлял удивительной добротой не только по отношению к детям, но и к животным, птицам. Один всегда носил с собой крошки для птичек и какие-то кусочки еды для бездомных кошек или собак. Другая в одну бутылку собирала воду из разных источников – понемножку – и перед трапезой пила обязательно несколько глотков этой воды. Она явилась в 2000 году и объявила нам: «Ельцин ушел! Россия спасена!» Я налила ей большую кружку чая, но не «с верхом», и она попеняла:
– Что это ты мне не доливаешь? Кипятка жалко?
Странники не имеют привычки просить добавку или брать со стола то, что им не предложили. Такой вот кодекс чести.
Собака точка Русь
Это был первый наш год в деревне. Приехали на волне исхода неофитов из города в благодатную Святую Русь. Автобус из ближайшего села ходил к нам три раза в неделю, в местном магазине продавали только водку и консервы. Вокруг – одни зоны. Мы были как бы при монастыре, хотя и в своем домике, поэтому местные относились к нам, как к чужакам. Монахини тоже особо с нами не общались – у них свои послушания и молитвенные правила. По-настоящему подружилась я только с одной – матушкой Серафимой. Она с самого начала взяла надо мной шефство в деревне: учила горожанку топить печь и готовить в чугунах, показала, как выпекать ржаной хлеб на закваске, советовала мне, у кого из местных лучше покупать молоко, а у кого – овощи. Правда, с картошкой меня успели надурить – продали сладкую подмороженную, которая идет на корм скоту.
А монахине было лет двадцать. Я на десяток лет старше. Конечно, дело не в возрасте. Есть люди, умудренные то ли от природы, то ли от Бога, не знаю. При этом светски матушка была почти необразованная, читала с трудом. Не осилила даже «Евгения Онегина», в честь героини которого была названа в миру.
Синим морозным днем после долгой церковной службы я едва успела растопить печь, как зазвонил домашний телефон. Его буквально на днях поставил муж-программист, чтобы можно было держать со мной связь – мои четвертые роды были не за горами, а он уехал по работе в Москву и ужасно волновался. Сотовых телефонов ещё не было, во всяком случае, у нас в семье. Почему-то этот звонок меня испугал. Муж
